По вечерам я готовилась к занятиям, писала брату письма и изредка получала от него очередное наставление, связанное с его изобретением.

Дни летели за днями, и каждый из них приносил маленькое, но очень интересное открытие.

Взять хотя бы нашего куратора. Вот уж кто был противоречив, как логика героини дамских романов. Мне он больше напоминал поэта или актера, навечно застрявшего в трагическом образе, нежели ученого и магистра. При этом уже через две недели мы поняли, что опережаем программу курса и продвигаемся весьма интенсивно. А дисциплине на его занятиях могли бы позавидовать и студенты-боевики.

А еще мы таки увидели Тоскливого Найджела в гневе. Уж не знаю, кто его довел до этого состояния – точно кто-то до нас постарался, – но зато вкусить все последствия выпало именно нам. Сначала Грант принялся торопливо мерить аудиторию шагами, приговаривая: «Что же, как же… как же так?» – а потом ни с того ни с сего объявил внеплановый опрос и принялся так гонять нас вдоль и поперек материала, сыпал такими едкими комментариями и ругательствами (абсолютно литературными причем, не подкопаешься), что с нас за одно занятие по семь потов сошло, и выходили мы из класса, будто в мясорубке прокрученные: столь несчастные и печальные, словно пять дюжин тоскливых найджелов, оставшихся без обеда.

Или вот драконы. О них не думать не получалось совершенно. Слава Создателям, с Алирийским в эти дни мне сталкиваться не приходилось. Зато каждый номер «Вестника» выходил неизменно с его ехидной физиономией на первой странице. Сидеть без дела мой не слишком добрый знакомый явно не привык и активно взялся за освоение вверенной ему территории. Студентам теперь разрешалось официально работать, начиная с четвертого курса, при условии, что работа соответствует специальности учащегося. Для неработающих клубы или секции стали обязательными – хоть где-то ты должен был отметиться.

«Самогонщики, прячьтесь по кустам!» – вопил еще один заголовок.

«Уж не знаем, где дагон ректор раздобыл продукцию наших подпольных химиков, но он ее опробовал и очень впечатлился. Настолько, что грозился расформировать всю кафедру химии целиком, если ее выпускники продолжат „гнать такую редкостную дрянь, что мухи от одного взгляда на нее дохнут“, и кафедру контроля качества, которая не далее как неделю назад признала качество данного продукта „удовлетворительным“. Гайки закручиваются, дамы и господа».

Однако новости – это понятно и безопасно. А вот то, что я, куда не пойди, натыкалась на еще одного ящера, – это было значительно хуже.

Первый раз я увидела его издалека, когда ждала Джинни (я напросилась сходить с ней вместе в театральный клуб, интересно ведь). Он шел по одной из многочисленных дорожек вместе с моей соседкой. Они гуляли и иногда обменивались фразами. Бледное лицо экс-ректора хранило обычную печать непрошибаемого вежливого спокойствия, Джинни же явно было не слишком комфортно в такой компании, что вполне объяснимо.

– О, ты тоже у Фаррийского какую-нибудь работу пишешь? – поинтересовалась я у своей скромняшки-соседки чуть позже.

– Вроде того, – согласилась она и быстро, по своему обыкновению, перевела тему.

На следующей неделе я опять увидела ее с драконом. Они снова шли куда-то вместе, причем чешуйчатый так двусмысленно держал руку, что при желании можно было подумать, что он предлагает даме локоть. У Джинни такого желания не было.

При любом упоминании Фаррийского Вирджиния нервничала, поэтому я решила не приставать к ней с расспросами: захочет – сама расскажет.

И только я так подумала, как снова наткнулась на зеленоглазого, и где бы вы думали? В летном клубе. Сначала я застыла от изумления и только потом выдохнула – ну да, тут-то все правильно: он консультирует Гвен, она сама так сказала. Поэтому я окончательно выкинула дагона Фаррийского из головы. И несколько дней наслаждалась полным бездраконием, а потом зашла на свою голову к Гвендолин в лабораторию.