Мы смолкли, думая о том, что же это за место такое, где Омар мог оставаться таким ангелочком. Сидел бы там в своем раю и не рыпался. Ну, разве что в Эдмонтон сгонял на матч с «Ойлерз».

И тут охранник открыл дверь и прочел – пропел – фамилию Омара с максимальным эффектом, искажая каждую гласную. Мы пожали руки и пожелали ему удачи.

Калабриец был нетипичным охранником. Он был салагой. Другие охранники тоже были деревенскими, но они уже пообтесались и расслабились. Злобных среди них не было. Например, если спросить охранника прикурить, он щелкнет тебе зажигалкой; попроси передать книжку или записку в другую камеру – без проблем, и даже разглядывать не будет; но попроси вызвать начальника, или отвести тебя к телефону-автомату, или все что угодно, где ему придется подвинуть зад, – приготовься выслушать вагон отговорок и красочнейшие образчики языка жестов. Самая популярная отговорка: «Ну чо я тебя буду водить, у меня смена вот-вот кончится / обеденный перерыв начнется / мне в уборную надо – в общем, спроси, который после меня придет». То есть расписание их смен выходило за рамки простой арифметики. Сплошные Фибоначчи.

Книжки, которые передавали из камеры в камеру, были изрядно потрепанными комиксами, и ничего подобного я доселе не видывал. Текста там вообще не было; все персонажи были или животными, или какими-то полулюдьми, я уже не помню, но я помню, что их наиболее примечательными чертами являлись их гигантские половые органы, то есть если по жанру это были комиксы, по исполнению это были граффити со стены туалета. От избытка воображения авторы не страдали: все сюжеты были примитивными версиями «Ну, погоди!» с секс-добавкой; каждый сюжет заканчивался секс-оргией. Самцы-волки, и коты, и какие-то грызуны ходили с гигантскими членами, которые почему-то не мешали им бегать и (наверное) танцевать, а у самок губы занимали пол-лица, груди и задницы были размера хороших арбузов, а уж лобковые шевелюры были гуще амазонских джунглей. Нарисованный в этом же духе половой акт происходил в среднем раз на три страницы и сопровождался обильными междометиями и выражениями. Земля не просто «сдвинулась», как говорят амеры – каждый акт был тайфуном, цунами, ураганом. Комиксами «зачитывались» поголовно, их передавали из камеры в камеру, залистывали до распада, но это никого не волновало, не за связность их любили.

Итак, охранники передавали эту «литературу» из камеры в камеру без проблем, да и вообще вели себя пассивно (точнее, пофигистски) в отношении контактов между заключенными. Тебе никто не запрещал переговариваться с другой камерой, передавать записки, сигареты, еду. Я вырос на историях советских тюрем, где на передачу записок прилагались невероятные усилия, так что для меня все это было диковато. Но самое шоу наступало перед отбоем, когда сотни заключенных хором начинали стучать по решетке и орать «Voglio fica!».

Когда я первый раз увидел этот спектакль – сотни рук, молотящих жестяной посудой по металлической решетке, и сотни голосов, орущих «Хочу пизду!», – то я испугался. Воображение рисовало разозленных охранников, топающих по коридорам, размахивающих дубинками, открывающими двери и избивающих зэков по полной программе, и никто не спросит, орал ты или нет, и мне с моим банальным этническим счастьем в этой ситуации не светило. Но минуты шли: «VOGLIO FICA! VOGLIO FICA! VOGLIO FICA!» Крик нарастал, отдаваясь эхом по всему зданию – в нем было и отчаяние, и издевка над самими собой, и напоминание, что мы были живы и не до конца сломлены системой.