Теперь, перекинувшись двумя словами с калабрийцем, он окрикнул меня:

– Суда не будет, Russo! Lo sciopero! Забастовка!

Не знаю, что там у меня было написано на лице, но для Серджио мое выражение было почище чаплинского или там Альберто Сорди.

– Забастовка, понял? Велком ту Италия! Che bel casino!

Наконец он устал гоготать, поднял руку – не говори ничего – и пустился в объяснения. Итальянская рабсила была поголовно в профсоюзах, но профсоюзы были связаны друг с другом временными соглашениями, которые могли быть расторгнуты в любое время по любому поводу. Эдакие средневековые города-государства. Сегодня, как видно, профсоюз клерков в бюро общественных защитников решил устроить однодневную забастовку. Почему? Chissa! Да кто знает? Но без клерков твой адвокат даже папки с твоим делом не найдет! У него даже нет права ее искать! Так что все слушания переносятся.

– Mannagia! – залился я свежевыученным местным матом. – Porca miseria, figli di troia!

А что еще я мог выучить в РЧ – Данте с Д’Аннунцио?

– Но меня-то не общественный адвокат представляет! – запротестовал наш однокамерник Омар. – У меня-то обычный адвокат!

Серджио подумал и пошел посовещаться с охранником. Я не мог не заметить строгого выражения на лице калабрийца в ходе разговора. Не мог он упустить такого шанса выглядеть авторитетным. Как, впрочем, и сам Серджио.

– Ну, в общем, наш конфиденциальный источник, – Серджио с трудом сдерживался, чтобы опять не покатиться со смеху, – наш отважный защитник общества от таких монстров, как мы, считает, что у нашего американского друга есть шанс попасть на послеобеденное заседание.

– Не американец я! – запротестовал Омар. – Я гражданин Канады! У меня канадский паспорт! Смотри! У меня водительские права из провинции Альберта!

Никаким курсивом нельзя выразить ту гордость, с которой Омар объявил о своем статусе. Ну, в общем, вы поняли – очередной «натурализованный». По части гордости с аборигенами не сравнить.

На самом деле у Омара было кое-что общее с охранником, ибо оба происходили из глухих деревень, где овец было больше, чем людей: один из Калабрии, другой из Иордании. Но такая общность видна только на расстоянии – на приличном расстоянии, – потому что каждый из них скорее бы умер, чем признал, что у него есть что-то общее с грязным калабрийцем/арабом.

Из двоих Омар был на порядок симпатичнее, и не только потому, что он был по нашу сторону решетки. Он был весь такой светящийся славный малый лет двадцати пяти, с телом как у Фидия, что было неудивительно для преподавателя физкультуры, чем он в Калгари и занимался. Он улыбался на раз и был полон добродушия, и я уверен, что с таким сочетанием внешности и характера он наверняка пользовался популярностью в школе и дома. Он был с виду абсолютный теленок, который ну никак не мог сделать никому зла. Почему-то мне казалось, что его проживание в Калгари было как-то с этим связано.

В этой жизни у каждого теленка вагон слабинок, которых только и поджидают разные львята, или гиенята, или кто там в животном царстве. Омара погубило его чувство сыновнего долга. У него росли года, и однажды ему пришлось вернуться в деревню на предмет женитьбы. Тут-то усвоенные уроки канадской жизни его и погубили. Отвыкнув от деревенских обычаев, он надеялся вывернуться, но оказалось, что личика нареченной придется ждать до первой ночи. Это начало доставать нашего новоиспеченного канадца. Тем не менее он был хорошим сыном и не таким уж современным индивидуалистом и сцену устраивать не посмел. Он продолжал тянуть время, а времени уже было мало.