Где дышится размеренней и проще.

Бывали мы в тех радостных краях.

Уклад природ развеивали тихий,

Расслышав пенье славки на полях,

Мы радовались елям и чернике.

И за калиткой речка нам как мать

Журчала песни, булькала запруда.

Тебя б мне для начала отыскать,

Вдвоём уж мы дотопаем до туда.

Скитания по улицам, дворам –

Не бедность, но бессмысленность прогулок

К пустым стенам, к настойчивому гулу

Соседскому за стенкой по утрам.

Бездомность – это более, чем мгла

Озимья и отсутствие пространства,

Чем неименье комнат постоянства

В квартире или своего угла.

И, думается, более, чем тень

Бесхозности и далее безродства,

И больше, чем безвестное сиротство

С потерей веры в приходящий день.

И даже больше, чем с вокзала в ночь

Фонарное глядеть немое солнце,

Смотреть, как электричка вновь крадётся

Пустая по снегам куда-то прочь,

И думать: «Мне б уехать, мне б сбежать!»

Но некуда – звучит сквозь мысли томность.

Но некуда – то вовсе не бездомность,

Бездомность – когда не с кем уезжать.

Кафе за садом, на Бутырской, пять,

Как привокзальность или в этом роде.

Как много душ сюда потосковать,

Как я, под вечер стынущий приходят?

Ловить печаль, как тучную треску,

Когда овита полумраком зала.

Такого рода светлую тоску

Поймаешь только разве у вокзала.

Поймаешь только разве у окна,

С которого дорога в рельсах мчится.

Тоска, что хлеще пряного вина,

Тоска – как зверь, хотя скорей как птица,

Что расправляет белые крыла,

И тянет сердце вдаль бежать, как прежде.

Тоска как святость снежная бела,

Тоска, но всё же более – надежда.

Блуждаю в толпах, нет, не с фонарём,

В подземности двадцать второго века.

Блуждаю, не ищу в впотьмах при том

Среди теней и толп я человека.

Чтобы найти его, порой, ого!..

И жизни в сотню лет настанет мало.

Но знаю: есть он! Ибо без него

Здесь ничего б в помине не стояло.

Нет-нет, он не погиб в седых веках,

Не растворился фреской в скором шуме.

Он не исчез, как мамонт в ледниках,

И от комет нагрянувших не умер.

Он со времён античных не погас,

Не вырван, как сорняк в войны сраженье,

Не продал душу, а скорее спас.

И не погряз в товаропотребленье.

Он страж добра, пусть таен его вид,

Своей благою не скупится силой.

Он светом и улыбкой оживит

Любую подземельную могилу.

Но поиск в одного ль с поводырём –

Пустая трата времени, окова.

Я не ищу благого с фонарём,

С себя точу, как с мрамора такого.

Не скорбна комната – таинственно темна,

Не одинокий час, а время думы.

И снег идёт на глубине окна,

И тонок отзвук ветреного шума.

Он завывает в раме, он поёт.

На кресле, чуть зажмурившись от неги,

Ты вся как будто в этом белом снеге.

Его полёт – твой радостный полёт.

Как хорошо не ждать туман зари,

А быть в ночи, укрывши пледом ноги.

Как хорошо смотреть на фонари

У бездорожья брошенной дороги

И подмечать движения штормов.

Лес спит давно, за лесом – город эхом,

Чуть еле виден огоньком домов.

В нём столько судеб, счастья, горя, смеха.

Но он вдали, а ты вдали его.

Как будто вне той жизни беглой, краткой.

Как будто вне суетности того,

Представится судьбой что крайне шаткой.

Ты как творец, кто отстранён и тих,

Взгляд с отдаленья ясен, полноценен.

И в этом мире скоростей лихих,

Покоя миг, о, как ты драгоценен.

Мне равных нету по скитанью

По миру вдоль и поперёк.

Трамвай несётся в грохотанье,

В ночи как длинный огонёк.

Горят все окна. Безрассудность –

Блуждать в пургу, но он помчит.

Сажусь. Спокойствие. Безлюдность.

По рельсам скорость застучит.

Сквозь лес, между сосновых гребней

Трамвай летит и колет лёд.

Не сомневаюсь, он волшебный!