Спустя двадцать минут, парень вышел на освещённую улицу, где прохаживались то пьяные, то трезвые незнакомцы и незнакомки. Гордин перешёл через дорогу. Справа от него плавно раскачивались деревья, листва которых выглядела серо, как и вся эта ночь.

«А хотя… и кто я такой, чтобы других осуждать? Мама-то моя боится брата своего. Когда их родители кричали на неё, брат лишь поддакивал им, а она к сестрёнке своей убегала, Юле. Поэтому так Антонимова этого и боится. Да и Смиренские пытались всех успокоить, а перейдя на чью-то сторону, лишь усугубили бы ситуацию… Тиховецкий характером очень слаб и лишь сострадания заслуживает. Андрей Смиренский просто боязлив и скромен, поэтому предпочитает больше в углу сидеть, чем вмешиваться куда-либо. Сын Георгия Презренного, Миша, в меру воспитания своего отца такой. Хотя, он тоже молчал, и лишь усмехнулся чуток, – он повернул за поворот и пошёл по улочке, усыпанной панельными домами и закрытыми магазинами. – А как все защищать-то друг друга стали! Главное – сели порознь друг от друга, а чуть что, так сразу защищать цепляются, чтобы показать, какие они хорошие. Хотя, может, это и есть родство? Что даже в обиде защищать друг друга будете? М-да уж… странно всё это. – Гордин заметил на скамейке бездомного, укутанного в три куртки, мужика, – что имеет этот человек? Семьи нет, близких тоже. Скорее, даже знакомых у него нет, – Владислав потупил взгляд. Ему стало совестно за всё сказанное так, что в лицо хлынула краска, – я взял и всех обидел, даже тех, кто отношения никакого к этому не имеет! Идиот, боже мой!».

Он всё шёл и шёл. Мысли всё терзали его душу и терзали. Гордин не знал уже, куда ему деваться. Но тут, обдумав всё, громко заключил про себя:

«Ну уж нет! Они тянут меня ко дну! Указания свои ставят! Антонимовы завышенные, а я выше их! Выше! Тиховецкий – отчаявшийся дурак, а все остальные, как змеи! Ещё извиняться перед ним буду?! Конечно!.. Не родные они мне больше! Не обязан я их любить! Они меня не понимают, а я их не понимаю!.. Ба, подумаешь родственнички… Чужой человек роднее будет! Не собираюсь я их чрез силу любить. Не выходит!».

Он дошёл до подъезда и открыл дверь.

«Не место мне здесь! Оставить я их должен и бежать. Бежать!».

Владислав Гордин повернул ключ в замочной скважине и шагнул в квартиру. Он принялся собирать свои вещи. Мобильный телефон разрывался от входящих звонков, но парень их намеренно игнорировал. Покоя ему не давала лишь одна надежда, засевшая глубоко в мыслях. Он чаял, что в другом городе, где живут все его друзья и знакомые, ему будет комфортнее, чем здесь – на своей памятной родине; он непереубедимо верил, что чужие люди будут ему ближе, чем родные.

Он зашёл в квартиру.

Практически бесшумно закрыв за собой дверь, мужчина сбросил со своего плеча небольшой рюкзак. Осмотревши прихожую, он тихо, медленным шагом, не снимая обувь, прошёл чуть дальше по тёмному коридору и зашёл в одну из приоткрытых комнат. Это была спальня.

В воздухе витал тошнотворный смрад от таблеток. На полу были разбросаны женские вещи, покрытые тонким слоем пыли. Всю комнату освещало большое окно, выходившее на живую улицу Р—о проспекта. Не заправленная и холодная кровать стояла подле двери, рядом с которой сгорбился вошедший пятидесятилетний мужчина. Дойдя до окна, занавешенного белым, выцветшим тюлем, он приоткрыл его, дабы выветрить этот мерзкий запах, травящий спальню уже не первый день.

Мужчина постоял, без дела поглазев на всю комнатку. На его лицо выступили слёзы, которые он тотчас решил вытереть.