Когда первый отряд варваров провалился в огромную яму с острыми кольями на дне, Напайос затрубил в шипастую, ослепительно белую раковину. Он получил ее от отца, пьяницы Силена, а тот – от своего отца. Умер великий Пан[28]… а паника никуда не делась, крики умирающих воинов только подхлестнули испуг. Ряды атакующих смялись, одни бросились прочь, в леса, другие катались по земле, сжимая ладонями белокурые, грязные головы. Центурия Аврелия Младшего железным строем прошлась по отступающим – и отшвырнула их прочь. Жаль, Напайос не уберегся – старый сатир отволок друга вниз, а потом снова поднялся на стену – зарядить катапульту. Слишком лез на рожон рогатый, слишком спешил отомстить – случайный дротик сшиб его со стены.

Когда Аврелий вернулся к отцу, тот уже не мог говорить. Низкое солнце обагряло пропитанную кровью тунику – императорский пурпур был к лицу умирающему трибуну. Напайос, напротив, держался бодро – насколько может быть бодр сатир с переломанными костями:

– Слышишь, Медведь, пока солнце еще не зашло, пусть нас в лодку положат. Поплывем до яблочных островов, может, там отлежимся, у старухи Калипсо в хрустальном дворце. А не достигнем – лучше могилы, чем море, не сыщешь. Ни червям не достанемся, ни враги над гробами плясать не будут. Только ты до заката успей!

Ветераны на руках донесли командира и его лучшего друга до побережья. В поселке было несколько челноков, но саксы, проходя мимо, пожгли и лодки, и сети. Легионеры разбежались проверить лодочные сараи, Саллюстий и Люпус Эст вплавь отправились на скалистый островок, где порой останавливались бриттские рыбаки. Еще хмельной от горячего боя Аврелий остался рядом с отцом. Младший – пока еще младший – видел: солнце клонилось вниз, жаркий день умирал тихо. Посеревший от боли Напайос скорчился на песке. Аврелиан Амброзий дышал хрипло и коротко – было ясно, что в часах жизни трибуна не осталось и горсти песку…

Они успели – солнце еще не коснулось пылающим боком воды, когда мокрые по уши легионеры вывалились на берег вместе с утлой скорлупкой без парусов и весел. Ее хозяин получил золотой и десяток увесистых тумаков, тщась объяснить, что перевозчику лодка нужнее. Ветераны застелили суденышко плащами, положили две фляги с вином, ковригу ячменного хлеба, четыре медных монеты. Хотели положить и оружие, но Аврелиан слабым движением отодвинул гладиус прочь, и солдаты поняли – сыну. Аврелий последним подошел к лодке, преклонил колена и поцеловал отцу холодеющую тяжелую руку. Прощаясь с последним трибуном Британии, легионеры выстроились у прибоя. «Salve»[29] – и блеск клинков, отражающих солнечные лучи.

– Гелиайне[30], – еле слышно ответил сатир, – до свидания. Помни о нас.

Рыбачья лодка оттолкнулась от берега и уплыла в закат, медленно тая в темных волнах. Аврелий Урс Амброзий умыл лицо соленой водой и поклялся, что исполнит приказ отца. Защитит всех – стариков, детей, женщин. Восстановит римский порядок, закон и честь. Пусть отцовский клинок принесет Британии мир!

Рядом с юношей в мокрый песок был воткнут значок легиона – двухголовый, потемневший от времени римский орел.

«Упаси меня Зевс[31] от царских милостей», – подумал прорицатель Кимир, обернувшись на шорох. Он был слеп и мог только догадываться, откуда появится убийца. Ремеслу прорицателя обучила его еще мать, злоязычная жрица Гекаты[32], тяжким посохом вколачивая в дитя премудрость. Много лет Кимир странствовал от полиса к полису, от дворца к дворцу и везде одинаково ловко сплетал туманное кружево предсказаний, так что и сам Гермес[33] не отличил бы в нем правды от вымысла. Но под старость размяк, потерял нюх и однажды, подслушав болтовню двух рабов, посулил Эвримаху, царю Милета, чернокожего отпрыска от любимой жены. Ревнивый царь запер жену в башне, а предсказателя осыпал золотом, приблизил и обласкал. Шесть месяцев длилась райская жизнь, потом царица родила белокурую девочку, прекрасную, словно Елена, и Кимир чудом успел убраться из дворца. Предсказатель собрался в Дельфы