Попробовал в кино. Хотелось показать истребителя, дерзновенного и озорного капитана, этакого флибустьера неба, любимца летной братвы: знал такого на фронте, дружил.

Договор под развернутую заявку заключили. Сценарий вылился быстро. Время идет. Приехал на студию. Глаза в сторону: «Коллегия не утвердила. Аванс, возможно, оставим, посоветуемся с юристом». А объяснение? «Летчик? Был Маресьев. Чухрай шагнул дальше, а вы… не сумели вперед. Помните, в фильме пилот отягчен сомнениями. Бомбовозы на соплях, проморгал великий стратег. Вот это попадание в яблочко. А вы тот же период – на пафосе! Переделки? Философию не переделаешь. Ваш герой наделен качествами, верно. А вот страсти коренной перестройки в нем нет… Суррогат. Движется по эскалатору. Он не сжигает за собой корабли. Какие? Пора догадаться».

– Вы пробовали с кем-нибудь говорить, Дмитрий Ильич?

– Пробовал.

– С кем?

– Опять мне не повезло. Попал на человека, который больше всего заботился о личном спокойствии.

– И что он сказал?

– Его резюме было построено тонко. Ни одной опрометчивой фразы. Если отвеять шелуху, смысл примерно таков. Ему нужно искусство, подобно дарам данайцев. Таких троянских коней он закатывает на фестивали в Канны и еще там куда. Чтобы все было по-европейски, без социальных острых приправ, причесано по моде. Героизм? Нужен. Бранил дегероизаторов, но рекомендовал героев для внутреннего употребления. Там, мол, микстуру взбалтывают, замечают муть, отвергают. Когда-то «Броненосец “Потемкин”» или «Мать» не расстраивали их желудков, а теперь время другое. Буржуа стал прозорливей и дальнозорче. Его следует усыпить, а потом повалить. Мы должны дотянуться до уровня века, сам век не наклонится к нам…

За окнами самолета было темно. Гудели моторы, так же, как и давно, при переброске парашютных десантов.

– И что же, у него это сознательно?

– Не знаю.

– М-да. – Максимов задумался, посерьезнел. – Конечно, вы попали на случайных людей. Для таких не важна политическая, классовая направленность искусства.

– Тогда зачем их назначают? – в сердцах спросил Ушаков.

– Это вопрос другой. Мы его называем кадровым.

– Любому пионеру ясно, а кадру неясно. Как это понимать, разрешите вас спросить, Павел Иванович?

– Минуточку, Дмитрий Ильич, – Максимов прикоснулся к его руке, – я здесь ни при чем, как вы сами догадываетесь. Но мимо проходить не стану, потому и пытаюсь разобраться.

– И я пытаюсь, Павел Иванович. И все же у меня, у коммуниста хотя и не ахти с каким стажем, не укладывается в голове, как можно терпеть такие идейные завихрения, не бороться с ними? Да им нужно дать смертный бой.

Максимов подождал, пока его собеседник успокоится. В хвост машины прошел бортмеханик в меховых унтах, старых военных унтах. Высунувшийся из кабины Самед оглядел салон, прихлопнул дверью.

– А откуда вы взяли, что с вредными буржуазными влияниями в искусстве не борются? Вы же не все знаете. Поговорили с одним-двумя с завихрениями и уже – вывод. В искусстве, я убежден, много людей глубоко партийных, они его не дадут в обиду.

– Все правильно, но обидно в наше время нести потери.

– Чтобы иметь потери, нужна война.

– Война идет, Павел Иванович. Идеологическая. Разве партия нас не предупреждает?

– Ну, вот видите.

– Иные насмехаются над убежденностью. – Ушаков старался высказаться до конца. – От таких понятий необходимо, мол, отказываться, чтобы не прослыть старомодным или, того хуже, ортодоксом. Для иных Павел Корчагин – не герой нашего времени. Якобинская убежденность – синоним ограниченности. Следует отыскивать не прямые дороги, а лазейки. Шаманы колдуют бормотком, как известно. И люди, занятые идейным шантажом, разговаривают вполголоса. Самые скверные и лживые слухи передаются шепотком. Есть отдельные типы, Павел Иванович, которые поставили целью увести от ясных задач… Дай бог, чтобы я ошибался…