Только один Виктор был среди них, как и я, салагой, но он пользовался у наших старших по возрасту товарищей большим авторитетом – как боксер, чемпион и вообще волевой человек. Саиду, который пока, правда, ещё не обзавёлся этим, позже накрепко приставшим к нему псевдонимом, на летней практике крупно не повезло. На шахте, в свое время направившей его на учебу, где он нынешним летом, как и мы, проходил практику, а точнее, просто вкалывал в лаве, так как в годы предыдущей работы напрактиковался достаточно, ему куском отвалившейся породы сломало ногу в бедре.

На общее собрание группы накануне первого сентября он явился на костылях, как всегда добродушно улыбаясь и щуря свои без того узкие бурятско-якутские глазки. Он был невысокого роста, худой, как щепка, и курил одну за одной папиросы «Беломор». Не могу объяснить почему, но Ваня обладал какой-то магической, сверхъестественной притягательной силой для женщин, причем любого возраста – от едва достигших совершеннолетия до почтенных матрон-пенсионерок! Сейчас бы это назвали невероятной харизмой. Даже со сломанной ногой, по самый пах закованной в гипс, передвигаясь на костылях, он умудрялся совращать женщин. Нет, скорее они совращали его! Причем происходило это где придётся: в комнате общежития, пока все находились на занятиях; на общей кухне пятого этажа, разумеется, ночью; в парке на лавочке, расположенной в укромном месте. Это было непостижимо! Он никогда не распространялся о своих победах, но мы же всё видели, всё это происходило на наших глазах, за исключением завершающего этапа, конечно. Хотя, случалось, и за этим занятием его заставали.

Впоследствии с Ваней мы очень сдружились. Но судьба его сложилась печально. После окончания института он каким-то образом сумел не поехать в свое Забайкалье, а получить распределение в наш советский Эльзас с Лотарингией. Здесь быстро пошел в гору, вырос до главного механика шахты. Но в рабочем городке, где они проживали с женой, его супруга, до этого работавшая официанткой в большом ресторане, скучала, чувствовала себя неуютно в непривычной среде и всё время тянула его обратно, в громадный город, где мы когда-то учились в вузе, а она занималась своим привычным делом. И он дрогнул, поддался на её уговоры. Это, конечно, была роковая ошибка. В городе он работал в каком-то жэке, с тоски запил, потом начались проблемы со здоровьем, он неимоверно располнел и через несколько лет умер во сне от остановки сердца. Но всё это произойдет ещё не скоро. Пока же мы все дружно жили в тесной комнате студенческой общаги и, что называется, в ус не дули. Однажды, в самый разгар семестра, ко мне в аудитории подошел староста группы Толмачев и сказал:

– Дмитрий, зайди в деканат, ты им зачем-то нужен.

Ничего хорошего такой вызов не предвещал, хотя старых «хвостов» у меня не имелось, с текущей успеваемостью тоже всё было в порядке, в пропусках занятий не уличён, что же тогда? Но в деканате меня неожиданно обрадовали:

– Вот направление в общежитие, – сказал зам декана Прохоров. – Идите к коменданту Копытину и вселяйтесь.

Это была по-настоящему хорошая новость, заканчивались мои нелегальные мытарства, да и ребят я все же стеснял. Через десять минут я уже входил в кабинет Копытина. Этот довольно невзрачный человек с длинным, хрящеватым носом и внимательным взглядом маленьких глаз обладал странной манерой камуфлировать свою лысину остатками волос, растущими по бокам головы. Он зачесывал их от одного уха к другому, очевидно полагая, что таким образом ему удается скрыть полное отсутствие волосяного покрова посередине. Комендант общежития долго испытующе разглядывал меня.