Примеч. автора: Девушка шаловливо и весело улыбнулась, нюхая сирень.

Впервые в: «Звезда» 2008, 11: 198–205. Все цитаты приводятся по изданию: Тургенев в воспоминаниях современников, 1969. Лишь после публикации своего эссе я познакомился со статьей Эйхенбаума «Артистизм Тургенева» (1929), где та же ситуация объясняется приверженностью Тургенева салонной культуре 30—40-х годов и своей в ней игровой роли «артиста».

«Тургенева влекла к себе салонная атмосфера… успеха, поклонения…. “талантов и поклонников”… Жизнью около Виардо… он… заменял то, чего ему не хватало в… собственной… Удержаться на такой позиции и продолжать писать можно было только живя за границей… Эмиграция Тургенева была не… идейной, а литературно-бытовой – проявлением “обиды” артиста, нуждающегося в особой атмосфере и не находящего ее на родине… Дружба с Флобером, с Доде, с бр. Гонкурами, признание его в артистическом и писательском кругу Парижа, не требовавшем от него ничего, кроме таланта и остроумия, утешало его обиженное сердце» (Эйхенбаум 2001: 106–107).

Согласно словарю Даля, корнак – погонщик слона.

Впервые в: «Новый мир» 2009, 7: 95–97.

Ср. Флобер 1984, 2: 187. Здесь и далее ссылки на это издание.

Впервые в фестшрифте к 60-летию И. А. Мельчука: Le Mot, Les Mots, Les Bons Mots. Word, Words, Witty Words. Hommage à Igor Mel’ćuk par ses amis, collègues et elèves à l’occasion de son soixantième anniversaire/ Ed. A. Clas et al. Montréal: Université de Montréal, 1992. P. 51–60; русский вариант – в: «Золотой век» 5 (1994): 17–22; Жолковский 1995: 18–31.

В рассмотрении личности Чернышевского и его романа я во многом опираюсь (без дальнейших ссылок) на монографию Паперно 1996 [1988]. Еще одним источником вдохновения была для меня знаменитая четвертая глава набоковского «Дара» (которая даже эмигрантским издателям 1930-х годов показалась настолько вызывающей, что была исключена из первой публикации романа).

Механизм принудительного внедрения идеологически выдержанных взглядов выработался в кругах радикального антиистеблишмента 1860-х годов довольно рано. Вот что записала в своем дневнике одна молодая девушка в 1857 году:

«Я однажды отважилась сказать моим подругам, что не люблю Некрасова; что не люблю Герцена – не отважилась бы… Мы имеем теперь две цензуры и как бы два правительства, и которое строже трудно сказать. Те, бритые и с орденом на шее, гоголевские чиновники, отходят на второй план, а на сцену выступают новые, с бакенами и без орденов на шее, и они в одно и то же время и блюстители порядка, и блюстители беспорядка» (Штакеншнейдер 1934: 161).

О феномене сталинского перформанса см. Гройс 1992.

Интересные соображения об андрогинизме Чернышевского есть в Розанов 1913: 160.

Среди оставшихся нереализованными сугубо книжных жизненных планов Н. Г. был сценарий, согласно которому он становился домашним учителем в благородном семействе, а затем любовником жены или дочери хозяина.

Свободе воли предстояло найти своего защитника в Достоевском. Характерным ранним примером отказа от свободы воли под давлением партийной дисциплины внутри антиистеблишмента (ср. сноску на с. 35) был строгий моральный запрет на осуществление в рамках фиктивного брака супружеских прав, даже если между заключившими его партнерами возникала любовь.

О мотиве «подобия» у Чернышевского и Жорж Санд и его источниках в утопическом учении Пьера Леру и в посланиях св. ап. Павла (Еф. 2: 14–19), см. Кленин 1992.

Здесь угадывается первоисточник знаменитой формулы Маяковского о наступании на горло собственной песне. Известно замечание Пастернака о сходстве Маяковского со «сводным образом молодого террориста-подпольщика из Достоевского» («Люди и положения»), а прототипами подпольщиков Достоевского как раз и были, среди прочих, Чернышевский со товарищи и его персонажи.

Интересный случай применения того же риторического хода находим в недавней книге о Никарагуа.

«Стивен Кинцер приводит… такой красноречивый эпизод. Когда во время интервью с внушающим ужас сандинистским министром внутренних дел Томазо Борхе он потребовал у него объяснений по поводу беспричинного избиения президента Ассоциации родителей-католиков его [Борхе] заместителем Лениным [!] Серной, Борхе презрительно фыркнул: – Скажу вам так. Этому человеку повезло, что допрашивал его Ленин Серна, а не я» (Престон 1991: 11).

Этот образ хорошо вписывается в топос «укрощения лошади», идущий от «Медного всадника» через «Преступление и наказание» и далее к «Конармии», в особенности к «Начальнику конзапаса» (см. Жолковский 1995).

Настя Крюкова («спасение» которой Кирсановым удостоилось чести стать темой для ядовитых вариаций Достоевского в «Записках из подполья» и которая единственная из всех персонажей ЧД умирает по ходу сюжета) является своеобразным двойником Веры Павловны. Обе они любят Кирсанова и пользуются его взаимностью и обе настаивают на том, чтобы иметь собственные отдельные комнаты. Будучи сначала проституткой, Настя, под влиянием Кирсанова и с помощью одолженных у него денег, выкупается у своей мадам на свободу и снимает отдельную комнату. В ней она продолжает заниматься своей древнейшей профессией – с той, однако, разницей, что теперь она обслуживает лишь «человек пять» любимых клиентов («я к ним ко всем имела расположение»). Такой образ жизни для нее – «отдых»; она бросает пить и становится милой, здоровой, аккуратной, скромной женщиной. Далее она начинает жить с Кирсановым, расстается с ним (из-за туберкулеза), живет в отдельной комнате кооперативной коммуналки, снова сходится с Кирсановым (на сей раз он руководствуется состраданием) и умирает от туберкулеза. Особого внимания заслуживает тот промежуточный этап между блядством и искуплением, когда Настя наслаждается преимуществами многомужества, о котором Вера Павловна могла только мечтать; впрямую оно провозглашается у Чернышевского лишь много позднее, да и то лишь в самой осторожной форме – в пьесе «Другим нельзя». Двойничество Насти с Верой Павловной хорошо согласуется также с аурой падшей женщины, которая окружала прототип Веры Павловны – Ольгу Сократовну и в значительной мере толкнула Н. Г. на искупительный брак с ней. Противоречие между программной установкой ЧД на идеи равноправия и фактическим жилищным неравенством его персонажей отмечено Кэтрин Портер в ее предисловии к английскому переводу романа в ардисовском издании (Чернышевский 1986: хvi). Проблема «элитарности» у Чернышевского затрагивается также Майклом Кэтцем в предисловии к его собственному, новому переводу романа (Чернышевский 1989: 20).

Среди прочих интересны параллели с Зощенко. Набоков уже указал на некоторые зощенковские неграмматичности в тексте ЧД, а Паперно обратила внимание на характерную для Чернышевского «альтернативность» повествования (рассказчик часто предъявляет читателю в качестве равноправных несколько возможностей развития сюжета) – прием, типичный и для полупародийного сказа Зощенко (Щеглов 1986: 73–74).

Впервые в: «Что читать», 2009, № 10.

У меня, кстати, удостоверение есть – красная книжечка с тисненым Лениным и надписью СОЮЗ ПИСАТЕЛЕЙ СССР на пухлой обложке, выданная 3 августа 1993 года, т. е. на довольно раннем этапе моей писательской биографии, но все же два года спустя после распада СССР. О качестве предлагаемых пяти страниц предлагаю судить читателю; впрочем, мои они лишь наполовину.

Так и не полюбил я у Достоевского разве что «Идиота».

«Их надо было бы выдумать» – ироническая перефразировка знаменитой фразы Вольтера, что если бы Бога не было, его надо было бы выдумать.

«Я видел тень кучера, который держа тень щетки, чистил тень кареты», – тоже ироническая отсылка к французской литературной традиции.

Купюры в тексте и выделения мои. – А. Ж.

1984; режиссер Милош Форман; сценарий Питера Шэффера (Peter Shaffer).

Текст даю в собственном переводе с английского. – А. Ж.

Впервые в: Московский лингвистический журнал, 1996, 2 (спецвыпуск в честь Е. В. Падучевой): 147–161. Прохождение статьи в печать натолкнулось на возражения одного из редакторов, Н. В. Перцова, против сочувственных ссылок на «Прогулки с Пушкиным» Синявского-Терца. После моего протеста Перцов был отстранен от редактирования статьи; в дальнейшем он то извинялся, то вновь упорствовал в этих и иных своих цензорских устремлениях. Продолжение сюжета см. в примечаниях к заглавной статье настоящего сборника.

В сценарии детство Ивана образует пролог (Эйзенштейн 1971: 203–215), а в фильме оно появляется близко к началу II серии – как воспоминания взрослого царя, служащие аргументом в его споре с Федором Колычевым.

Цитирую по фильму; см. тж. сценарий, с. 213–215.

Это есть в сценарии (с. 205), но не в фильме.