Множество логических парадоксов естественного языка рассматривается, например, в книге И.Н. Горелова. Он, в частности, обращает внимание на то, почему, например, «ударить по рукам – это хорошо, а ударить по ногам – это плохо. Если над столом или над крышей – логично, то как можно представить себе жену, работающую над собой? И если крепкими могут быть и старик, и чай, и орешек, то почему взгляд может быть только твердым, а не крепким (характер же может быть и крепким и твердым)»[10].

Слова могут иметь любое из мыслимых значений, благодаря использованию интонации, ударения, акцентировки, контекста, ситуации и т.п. Огромнейший вес приобретают ничтожнейшие слова, малейшие паузы их разделяющие. Язык, по выражению А.Ф. Лосева, «кишит» бесконечными семантическими валентностями[11].

Языковое сообщение, таким образом, представляет собой как бы каркас, окруженный множеством потенциально возможных содержательных смыслов. И это не только подтекст. За пределами текста (но неуловимо связанные с ним) встают вещи и покрупнее подтекста: это не то, что – под, а что-то вроде надтекста. Надтекст – нечто, превышающее текст, из него никак не вычитаемое и не вычитываемое, но каким-то непонятным образом с ним скрепленное.

Именно при заполнении этих своеобразных «семантических пустот» принципиально важное значение имеют целевые априорные установки воспринимающего сообщения. И здесь в полной мере проявляется ориентация социологов на жесткую однозначность смысла эмпирической информации. Нет столь темного высказывания, нет столь причудливых толков, нет столь бессвязного лепета, которым социологи не смогли бы придать вполне определенного значения. У них всегда найдется некая догадка, которая придаст смысл (однозначный, в полном соответствии с избранной теоретической концепцией) самым диковинным речам. При этом какая-либо ясность в вопросах адекватности понимания языкового сообщения у социологов, как и у обычных людей, остается сугубо индивидуальной. Допускаются самые противоречивые мнения, каждое из которых находит великолепные примеры и факты, которые трудно оспаривать.

Как видно, языковая формализация отнюдь не может рассматриваться как средство однозначного отображения идеального содержания, да и речевое общение вовсе не похоже на вкладывание в слова и предложения мыслей одного человека для передачи их другому. Мысль не может существовать вне сознания, поэтому она никогда его и не покидает и не переходит от одного человека к другому в ходе языкового общения. Единицы речи – это чисто материальные (звуковые, знаковые и т.п.) объекты и смысла в них ничуть не больше, чем, например, в бессмысленном сочетании звуков. В процессе языковой коммуникации передается фактически не мысль, а лишь ее материальная оболочка. При этом знаковые элементы языка выполняют передаточную функцию, выступая в роли своеобразных опорных точек, с помощью которых в мышлении воспринимающего их субъекта воспроизводится заключенное в них содержание. Отсюда, в частности, следует, что понимание речи – это не извлечение информации из нее, а вкладывание в нее тем, кто ее воспринимает: знаки, поступающие на «вход» реципиента, как бы погружаются в его внутренний мир, приобретая индивидуализированный смысл.

На смысл, содержание человеческой речи чрезвычайно сильное влияние оказывает состояние передающего и воспринимающего сообщение (устное или письменное) человека. Именно состояние – самочувствие, положительные или отрицательные эмоции, цели и интересы, прошлый опыт, степень жизненной и психической активности вообще и в данный момент, стремление познать новое или неосознанное желание ограничить себя рамками «уютных» стереотипов и т.д. Иными словами, понимание человеческой речи, естественного языка, во всяком случае, не может быть полным, если ограничиться изучением только объективированных или любых других ее проявлений, поддающихся формально-логическому учету или экспериментальной фиксации.