Верующий во крещении облекся во Христа (Гал. III, 27); Христос должен в нем формироваться (Гал. IV, 19); как Христос умер и воскрес, так и верующий, в силу единства с Ним, умирает для греха, распинает свою плоть со страстями и похотями и воскресает к новой, нравственной жизни духа; плод же духа – любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, верность, кротость, воздержание (Гал. V, 22—24; Рим. VI, 1; VIII, 12 и далее; XIII, 14).

Но в этой жизни верующий имеет лишь начаток духа (ἀπαρχὴ τοῦ πνεύματος, Рим. VIII, 23); мы спасены, но только в надежде и терпеливо ожидаем (Рим. VIII, 24—25); мы ходим верою, а не видением (διὰ πίστεως περιπατοῦμεν, οὐ διὰ εἴδους, 2 Кор. V, 7). Новая жизнь, согласно 1 Кор. XV, 23, осуществится через второе пришествие Христа (а по 1 Фес. IV, 17 – через восхищение оставшихся в живых и воскрешенных на облаках в сретение Господу, ср. Откр. XI, 12).

Сущность нравственного закона Павел, вслед за Христом, видит в любви (Гал. V, 14: ὁ γὰρ πᾶς νόμος ἐν ἑνὶ λόγῳ πληροῦται, ἐν τῷ ἀγαπήσεις τὸν πλησίον σου ὡς ἑαυτόν – «весь закон в одном слове заключается: люби ближнего твоего, как самого себя»; Гал. VI, 2: τὸν νόμον τοῦ Χριστοῦ – «закон Христов»; Рим. XIII, 8—10: ὁ ἀγαπῶν τὸν ἕτερον νόμον πεπλήρωκε. πλήρωμα οὖν νόμου ἡ ἀγάπη – «любящий другого исполнил закон. Ибо любовь есть исполнение закона»; ср. 1 Кор. IX, 21; Рим. III, 27; VIII, 2). Любовь – последнее и высшее в христианстве; она превосходит даже веру и надежду (1 Кор. XIII, 13). Любовь есть проявление веры (Гал. V, 6: πίστις δι» ἀγάπης ἐνεργουμένη – «вера, действующая любовью»).

Учение Павла о соотношении веры и любви дало мощный импульс к дальнейшему развитию мысли относительно связи этих двух сторон религиозной жизни. Если вера по самому своему понятию (как можно заключить из Гал. III, 26; V, 6; Рим. VI, 3 и далее; VIII, 1 и далее; 1 Кор. XII, 3) уже включает в себя любовь или нравственное настроение, и потому связанное с ней оправдание есть божественное признание присущей ей праведности (иначе говоря: если божественное оправдывающее суждение, выражаясь в кантовской терминологии, есть «аналитическое суждение о субъективной нравственной природе верующего»), то, с одной стороны, не доказана необходимость соединения общезначимого нравственного элемента с историческими и догматическими моментами веры в Иисуса как Мессию и Сына Божия, а с другой – скорее вытекает не павловская последовательность (вера – начинающийся процесс возрождения и освящения – оправдание в меру достигнутого освящения), а павловская: вера – оправдание – освящение.

Если же, напротив, вера не обязательно включает любовь (как может казаться на основании Рим. IV, 19; X, 9 и др.) и выступает лишь как новый установительный элемент, христианская замена иудейского участия в жертвах и обрядах (то есть если божественное оправдание верующих есть лишь «синтетическое суждение», вменение чужой праведности), то облагорожение нрава остается требованием, но не предстает как неизбежное следствие веры. Нравственное превосходство всякого, верующего в реальную смерть и воскресение Христа и считающего себя оправданным Его заслугами, перед людьми, не имеющими такой веры, оказалось бы произвольным утверждением, вовсе не подтверждаемым опытными фактами. А если, несмотря на вмененную грешнику праведность, движение к подлинной праведности не последует, то божественное оправдание неисправимого наряду с осуждением других выглядело бы как произвол, пристрастие и несправедливость, а со стороны человека открывался бы простор для легкомысленного злоупотребления прощающей благодатью как индульгенцией на грех.