Иисус, ученик Иоанна, с момента крещения от Иоанна, возвещавшего Мессию, ощущал себя Мессией, не уступающим в достоинстве даже Моисею (ср. Втор. XVIII, 15), и что ему дана непреходящая власть, вечное царство (Дан. VII, 13—14). Он носил в себе призвание и имел мужество основать Царство Божие, собрать вокруг себя труждающихся и обременённых, выйти за пределы всего существующего и учить и жить по собственному нравственному сознанию и нуждам народа, к которому испытывал сострадание, а не просто по преданному преданию. Над формами восприятия, унаследованными от ориентализма, и отсутствием развитых понятий о труде, самостоятельности, собственности, праве и государстве преобладает принцип чистой любви к людям.

Жизнь Иисуса предстаёт как воплощение совершенной праведности в любви, с которой он действует для своих, в безусловном противостоянии прежним вождям народа и всем враждебным силам, и в его смерти, добровольно принятой при бесстрашном исповедании мессианского достоинства и уверенном ожидании возвращения. Молитва о прощении судей и врагов подразумевает несокрушимое сознание своей абсолютной правоты, и то же сознание сохранялось у его учеников после его смерти. В Царстве Божием, основанном Мессией, вместе со святостью должна пребывать и блаженство; молитва Иисуса направлена на то, чтобы святилось имя Божие, пришло Его Царство, исполнилась Его воля, и чтобы вместе с грехом устранилась и земная нужда; труждающимся и обременённым обещается облегчение через снятие гнёта чужой тирании и собственной бедности, болезни и греховности, через отношение сыновства Богу и надежду вечного блаженства для участников Царства Божия. Возможность возвышения к чистоте сердца и нравственному совершенству, образу совершенства Бога, Небесного Отца, Иисус предполагает у тех, к кому обращена его проповедь, так же непосредственно, как и сам сознаёт её в себе.

В логическом следствии нравственного учения и жизни Иисуса заключалась отмена моисеева ритуального закона, а вместе с тем и преодоление национальной ограниченности иудаизма. Эти следствия, намеченные самим Иисусом как выводы из его принципа, впервые были явно проведены Павлом, который при этом полностью осознавал свою зависимость от него («уже не я живу, но живет во мне Христос», Гал. II, 20), и на основании личного опыта, в догматическом обобщении, он нашел для всех людей вообще силу к исполнению чистого нравственного закона и путь к истинной духовной свободе в вере во Христа.

Павел отрицает обусловленность спасения законом, национальностью и вообще чем-либо внешним («нет ни Иудея, ни Еллина, ни раба, ни свободного, ни мужеского пола, ни женского», Гал. III, 28; ср. VI, 15: οὔτε περιτομὴ οὔτ» ἀκροβυστία, ἀλλὰ καινὴ κτίσις – «ни обрезание, ни необрезание, но новая тварь»; также Рим. X, 12; 2 Кор. V, 17). Положительно же он связывает спасение с безусловно свободной благодатью Божией, усвоение которой со стороны субъекта происходит через веру во Христа как в Искупителя. Закон был детоводителем ко Христу (παιδαγωγὸς εἰς Χριστόν, Гал. III, 24). Через веру внутренний человек укрепляется (ὁ ἔσω ἄνθρωπος, Рим. VII, 22; Еф. III, 16; ср. Рим. II, 29; 1 Петр. III, 4; ср. также ὁ ἐντὸς ἄνθρωπος у Платона, Rep. IX, p. 589 A, где, однако, это выражение основано на развернутой аллегории, и ὁ ἔσω λόγος в противоположность ἔξω λόγος у Аристотеля, Analyt. post. I, 10).

Закон не преодолевает раздвоения между желанием добра по духу и совершением зла по плоти; но через Христа это раздвоение устранено, бессилие плоти побеждено Его духом, живущим в нас (Рим. VII и VIII). Вера вменяется человеку Богом в праведность и возвращает ему утраченную после грехопадения Адама силу к истинному исполнению нравственного закона, делая его причастным духу Христову. Вместо рабского отношения страха перед наказанием, угрожающим нарушителям закона, с преданием себя Христу как Искупителю и оправданием через веру возникает свободное отношение сыновства, общения с Богом в любви.