В рубиновой взвеси плавали, медленно опускаясь на хрустальное дно, ярко-зеленые капли. Я заранее знала, каким будет вкус – сначала чуть горьким, потом чуть сладким, потом обычным, хмельным. И не удивилась, когда сделала первый глоток. Поморщилась, но выпила все.

Это наш маленький вечерний ритуал. Как истинно ночное чудовище, Эрик оставляет главные развлечения на темное время суток.

Утром мы долго спим, завесившись плотными шторами. Едва не до полудня. Мадам Туше одолел бы спазм сердечной мышцы, узнай она, что ее воспитанница позволяет себе ворчать на солнечные лучи и, жмурясь, прятаться под вампирской подмышкой от утренних забот.

После пробуждения и омовения, которое традиционно происходит в купальне на втором этаже и сопровождается чем-нибудь стыдным, игривым и плюхающим, у меня остается два-три часа свободного времени.

Я взялась приводить в порядок нашу Крепость. Вернула к жизни те засохшие растения, какие еще можно было спасти. Извела пыль в большинстве комнат, объявила войну паутине и плесени…

Было несколько мест, куда Эрик запрещал влезать. Я не спускалась в подвалы, не заглядывала в лекарские шкафы со снадобьями, не посещала кабинет с древними артефактами и арканскими книгами, не выходила за порог, окруженный защитными чарами…

Еще пару спален Валенвайд брезгливо объявил запретными и, морщась, навесил на них магический замок. Даже простыни там не дал сменить, чтобы руки не пачкала.

Остальные просторы были моими владениями. Я перебирала старинные сервизы и каждый раз ставила на обеденный стол какую-нибудь новенькую мелочь, приятную глазу. Серебряный молочник, декорированный рубинами, или вазу эльфийской работы, инкрустированную лунными опалами.

Иногда я перебирала украшения, забытые прежними хозяевами в маленьких сундучках. Замки открылись легко. Эрик проверил – на большинстве ожерелий и колец не было никаких чар, – и великодушно разрешил надевать украшения к ужину.

Иногда я орудовала жезлом и швейными чарами, приводя в порядок новое платье из безразмерной гардеробной. Все эти одежды несли воспоминания о чужой жизни… Поэтому я примеряла наряды ненадолго. А потом Эрик велел их снять.

Временами Валенвайд казался мне отстраненным, задумчивым. Пустым и холодным, словно власть хищной половины отключила в нем все человеческие эмоции. А в другие дни – остро чувствующим, взволнованным. Он вдруг хватал меня и прижимал к себе до синяков: то, что в нем пробудилось, усыпить нельзя.

Дни тянулись один за другим, наполняя тело благостной истомой и ощущением безмятежности. Но вечера не повторялись. Каждый был не похож на предыдущий.

Поначалу я боялась глубин, в которые нас заведет неутолимая жажда, но потом расслабилась. Эрик лучше меня знал, чего я хочу. И он ни разу не обманул… Мне нравилось все. Пусть и краснела я, как перезрелая ягода, а наутро прятала нос в одеяле и мечтала забыть о сотворенном.

– Ешь, принцесса.

– Не хочу есть одна, – вздохнула, неодобрительно постукивая вилкой по краю тарелки.

– У меня другой рацион. Так что поешь за двоих, – попросил клыкастый.

Я послушно нагнулась над опаленным куском мяса. Богиня, пусть это будет не лавасилиск и не саблехвост!

– Это еда для горного тролля, – рассмеялась я, старательно пережевывая жесткое мясо и слизывая с губ пряный сок.

– Для истощенной птички тоже подойдет.

Голодный взгляд сшибал с плеча кружево сорочки, и оно податливо сползало. Я не поправляла, терпела. Изнывала от жаркого воздуха, скопившегося между нами.

– Взорвусь сейчас, Вероника. Иди ко мне.

Я с готовностью отбросила вилку, отодвинула тарелку и скинула с плеч кружева. Внутри давно пробудился совсем иной голод. А мясо пускай съест тролль.