– …клянусь, я убью тебя! – голос Жозефины донёсся до меня будто сквозь воду. Чёрт, о чем я вообще думала? Она кричала, пока я какого-то черта была сосредоточена на паркете? Как много из её слов я пропустила? Что, если меня наказали? – Если ты ещё раз так опозоришь меня, Эмилия, то я соберу всю твою чёртову мазню в старой конюшне и подожгу её!

Сердце пропустило удар. Вспышка образа как горят мои картины была такой реальной, что я не смогла сдержать всхлипа, срывающегося с моих губ. Уже второй раз за последние два часа слёзы потекли по моим щекам. Во мне не было сил остановить их. Жозефина в несколько шагов сократила расстояние между нами и грубо обхватила мой подбородок. Её губы скривились в презрительной усмешке, когда глаза обратили внимание на слёзы.

– Какое же ты ничтожество.

Всхлип, что я не смогла подавить после её слов, был громче предыдущего. В поле моего зрения попала её поднимающаяся ладонь. Глаза зажмурились. Тело чуть дёрнулось назад, но ничего не могло спасти меня от удара. Ладонь соприкоснулась с моей щекой с дикой силой. Кожу будто обожгло огнём. Я отшатнулась, пытаясь удержаться на ногах.

– Иди в свою комнату и не попадайся мне на глаза, маленькая дрянь.

Жозефина развернулась и, расправив плечи и подняв высоко голову, направилась в противоположную от меня сторону. Стук её каблуков ещё некоторое время отдавался у меня в ушах. Ладонью аккуратно пощупала горящую щеку и тяжело выдохнула, вытирая слёзы. Сердце ныло от мысли, что она действительно сожжёт мои картины. То, что она делает со мной на протяжение последних пятнадцати лет не имело такого значения. И она знала это. Жозефина Клаусен нашла слабое место, которое я никогда не подвергну опасности и будет пользоваться этим, добиваясь нужного от меня поведения.

Лишь спустя пятнадцать минут во мне обнаружились силы, чтоб начать путь наверх по лестнице. Ноги всё ещё немного подрагивали, но в остальном меня накрыло странное опустошение. К плохому отношению быстро привыкаешь. В конце концов, ты просто начинаешь переживать эти моменты и жить дальше.

– Когда ты уже начнёшь нормально себя вести? – раздался равнодушный голос Генри с другого конца коридора, когда я наконец добралась до своей комнаты.

Лицемерный ублюдок. Он не знает, что означает нормальное поведение с тех пор, как родился. У него и нашей старшей сестры Элизы просто было преимущество в виде безоговорочной любви родителей.

– Иди к чёрту, Генри, – прошипела я и забежала в свою комнату. Мольберт с незаконченной картиной немного успокоил мои бушующие мысли. Проделав все ночные приготовления, я села перед ним и с удовлетворением взяла кисти и краски, положив палитру на колени. С холста на меня смотрели серые глаза Стивена. Губы изогнула улыбка.

Замешав краски до нужного оттенка, я начала рисовать.

Девять лет назад.

В автомастерской громко играла музыка. Отец энергично двигался, напевая что-то себе под нос, пока находился под капотом чьей-то машины. Это заставило меня усмехнуться, несмотря на внутреннюю нервозность. Эндриксы действительно улучшили свою жизнь после переезда. Мама нашла работу в местной школе и ей больше не приходилось убивать на дорогу больше времени, чем она проводит с учениками. Папа открыл собственную автомастерскую на деньги с продажи нашего дома в родном городе и пустил на запчасти свою старую развалюху. Наконец-то. Мы всё ещё жили в гостевом доме тёти Марго, но она даже слушать не хотела разговоры о съеме жилья с нашей стороны. Говорит, что без нас ей было бы скучно и улыбается. Марго Эндрикс, как я понял позднее, всегда прятала внутреннюю боль за этими улыбками. И да, она вернула свою девичью фамилию.