Впервые увидев это, я подошел к мантии. Он не обратил на меня особого внимания, но удивленно посмотрел в мои глаза, когда я обратился к нему. Я спросил тогда обо всем, что произошло, и он ответил мне, все еще чему-то удивляясь.

– Ты видел все? – я кивнул. – Помнишь, как я распутывал нити? Это были две судьбы – матери и дочери. Конечно, сплетенных нитей было гораздо больше при ее жизни, но у них не было такой тесной связи. Они расплелись сами, их дороги разошлись. А вот ее дочь никак не может ее отпустить, поэтому мне пришлось помочь. Если этого не сделать, – то все переплетенные судьбы оборвутся вслед за уже оборванной. Понимаешь? – и я понимал.

– Когда нить свободна от узлов и сплетений, – я отправляю ее Паукам, которые переплетают ее, обновляют, и отправляют не рожденным пока детям. Судьбу прикрепляют на пятой неделе жизни ребенка в утробе матери…

Смерть рассказывал мне все тонкости, объяснял все, что я не мог понять, а я кивал и задавал все новые и новые вопросы. Он говорил, что Пауки – это демоны, духи, которые плывут на своих лодках – Сновщиках – по небу, собирают на паутину звезды и плетут созвездия, озаряя ими небеса. Они посылают людям сны, иногда наводят их на правильный путь, например, если человек мучается и никак не может сделать трудный выбор, – они посылают сон, который наводит на правильные мысли. Иногда показывают, что случится, если поступить так или иначе, а человек, проснувшись, сам решает, как поступить. И, конечно, Пауки дают человеку его судьбу.

Каждый раз, когда мы виделись, – он рассказывал мне все новые истории, учил, как устроен его мир и как он связан с нашим. Он как-то сказал, что детям всегда было просто уходить – их бессмертные души не успели прирасти к телу, привязаться к нему. Им даже распутывать свои судьбы не приходилось – такие, порой, короткие нити у них были. Самой сложной задачей для мантий были, конечно, люди среднего возраста. Такие, как моя мама. Мантии поговорили бы с ней, пригласили с собой. Она бы, как и большинство людей своего земного возраста, отказалась. Рассказала бы про меня, про отца и моего братика, который жил в ее животе. Она бы просила дать ей еще немного времени, хотя бы, чтобы успеть родить. Потом я помог бы ей выйти из тела, смотать нить судьбы. Мы бы обнялись. Я бы сказал ей, как сильно люблю ее. Я все сидел у ее остывающего тела и ждал. Ждал, когда появятся мантии, чтобы в последний раз ее увидеть, попрощаться с ней. Конечно, я знал, что эти ребята приходят далеко не ко всем, однако не понимал, по какому признаку они выбирают.

Отец вернулся с работы домой поздно ночью. Увидев меня спящего рядом с мамой, подумал, что все в порядке. Он подошел к нам, погладил меня по волосам, улыбнулся, когда я пошевелился и присел на кровати. Но я сидел, тупо глядя в одну точку и, молча, плакал. Тогда он все понял. Подлетел к маме, стал делать ей искусственное дыхание, прося ее в перерывах, чтобы она очнулась. Но она не отвечала. Хранила свое могильно-холодное молчание.

В тот день ее увезли. Папа потерял голову от отчаяния. У него была истерика. Настоящая истерика с криками, плачем, крушением всего вокруг и саморазрушением. Меня он благоразумно запер в моей комнате на втором этаже, а сам бушевал внизу. Я же, не теряя потрепанных остатков надежды, стал смотреть в окно и молиться. Молиться кому-то или чему-то, чтобы маму все-таки забрали. Я чувствовал, что это правильно, что все идет своим чередом, когда мантии забирают души и провожают их, куда бы то ни было. И я страстно хотел, чтобы ей помогли освободить душу. И чтобы мы с ней там встретились, когда я умру. Мне тогда так никто и не ответил. Я и сам уже начал думать, что это были только мои выдумки, разуверился в себе. Мы с отцом оба тяжело переживали мамин уход. Оба замкнулись, не общались ни с кем, кроме друг друга. И ни в ком не находили утешения, кроме друг друга. Прошло совсем немного времени, каких-то полтора месяца, но для меня они тянулись бесконечно. Я считал дни, царапал линии на стене под кроватью, чтобы папа не увидел. Мы не говорили об этом. Отец, скорее всего, просто не знал, как рассказать мне о смерти. А я уже знал о ней все, но боялся, что это лишь детские фантазии. Так или иначе, мы были не готовы. С каждым днем мне становилось все хуже: я просил Смерть хотя бы просто подать знак, что где-то там, далеко, моя мама жива, но ничего не происходило.