Поднявшись на площадку первого этажа, госпожа Батёр наткнулась на толстую женщину, лет около пятидесяти. Это была хозяйка «меблированных комнат».
Она спросила:
– Что вам угодно?
– Мне нужно бы было видеть госпожу Антонию.
– Пятый этаж, комната №47.
Госпожа Батёр поднялась наверх, прошла каким-то очень тёмным коридором и остановилась перед дверью №47.
Она потихоньку два раза постучалась. И услышала ответ:
– Войдите!
Глава IX
Комната, куда вошла госпожа Батёр, выглядела невзрачно. Голые стены, плохенький комод, несколько стульев, маленький столик, колыбелька, в которой кричал новорожденный ребенок – вот и вся обстановка номера.
Колыбелька, с плачущим ребенком, стояла рядом с альковом. Из его ниши донеслись слова:
– Войди, Селина! Неужели ты меня боишься? Если ты никак не можешь осмотреться здесь – в темноте, подними занавески. И скажи мне, который час?
Госпожа Батёр подошла к кровати, на которой лежала Антония. Она колебалась, у нее внутри шла борьба. С одной стороны, как женщина, она не могла преодолеть в себе сочувствия и жалости к своей больной подруге, с другой – она не могла смотреть без отвращения на ту обстановку, которая свидетельствовала об ужасной нищете и позоре, с которыми успела свыкнуться несчастная женщина.
– Боже мой, какие мокрые и сырые стены!
В постели госпожа Батёр разглядела фигуру молодой женщины.
– Подойди ко мне, Селина! – сказала она, с какою-то странной беспечностью.
– Боже мой, бедная моя Антония, какое страшное положение!
– Ты хочешь, верно, сказать, что я немного изменилась, не так ли? Да, точно – пришлось многое вынести за эту неделю. Но, все кончено, кончено! На будущей неделе – его уже не будет здесь!
– Ты, следовательно, решилась расстаться со своим ребенком?
– Да, да – возьми мою девочку.
– Но, ты хорошо понимаешь, на что ты идешь. Ведь, это преступление! Наконец, это, просто, нечестно!
– Так надо!.. Меня вынуждают, заставляют поступить таким образом… Я уже тебе говорила об этом! – сказала Антония, с какой-то резкостью в голосе.
– Бедная Антония!
Госпожа Батёр устремила пристальный взгляд на больную. На глаза навернулись слезы, у нее не хватило духа, чтобы сказать ей еще что-нибудь.
Антония повернулась в постели, подложив руки под голову.
«Неужели она не отдавала себе отчета в своем поведении? Неужели она не понимала различия между тем, что хорошо и что дурно?»
Селина взяла ребенка к себе на руки.
Это была такая прелестная девочка, розовенькая, пухленькая, с белокурыми волосами. Она громко кричала, заявляя, верно, о том, что ей хочется, очень хочется есть и жить!
Селина поцеловала ребенка в лоб.
Девочку, как будто бы, удивила подобная необычная ласка. Она замолкла.
– Итак, следовательно, ты желаешь, чтобы я взяла твою девочку.
– Да, да, Селина!
– Подумай!
– Говорю тебе, Селина, да! Прощай!
– В таком случае, обещай мне, по крайней мере, хоть то, что ты никогда не возьмешь у меня обратно своего ребенка?
Мать сделала было попытку расхохотаться, но горло ее сдавили судороги.
Потом она сказала:
– Можешь спать спокойно! Ты никогда ничего обо мне не услышишь!
– Желаешь поцеловать ребенка?
– Да.
Госпожа Батёр протянула к ней девочку.
Взяв свою дочь на руки, Антония сделала порывистое движение, как будто не желая расстаться со своим ребенком и навеки удержать его в своих материнских объятиях. Она покрыла девочку поцелуями. Селина, взволнованная, следила за ней.
– Ты вовсе не такая испорченная и злая, какой хочешь казаться, – сказала она. – Зачем, скажи, расстаешься ты со своей девочкой?
Антония пожала плечами.
– Пиэкер не хочет, чтобы я ее оставила у себя. Он бы заколотил ее до смерти.