Дэниел слегка ослабил узел галстука:

– И сколько они на сцене?

– Справедливый вопрос. Но они – люди, а значит больше, чем полтора века им быть никак не может. Со мной они почти столько же, сколько ты на этом свете, так что… спрошу-ка я у них при случае, возраст.

– У актёров не принято спрашивать такое.

– Знаю. Хочу их позлить.

Дэниел немного помолчал.

– Я ещё не привык к твоим выходкам, честно, – заговорил он. – Поумерь себя, прошу.

– Я подумаю.

– Подумай… а тебе-то сколько лет?

– Двести.

– А если серьёзно?

– Двести двадцать… восемь. Возможно. Я родился в войну, в убежище. Мать погибла рано. Так что день моего рождения не известен. Да и не важен.

– Чистокровный крылатый, потомок двух монарших династий, не знает дату своего рождения?

– Ага. Ну, я честно не в шелках родился. Для этого нужно быть потомком трёх королевских семей.

– А такие… есть?

– Да. Джулиан. Джулиан Дарк.

Рассказывать о том, кто такой Джулиан Дарк не пришлось бы даже семилетнему мальчишке. Все и так знали, что старший сын лучшего мечника крылатых Роджера Кардифа – Джулиан Дарк – гений, командующий поднебесными войсками. Даже никогда не помышлявший о славе на военном поприще Дэниел был наслышан и не переспрашивал. Его интересовало другое:

– Как это так? Почему?

– У нас же с ним не одна и та же мать. Его мать – была принцессой от рода Дарков. Наша с Джереми – самая обычная провинциальная особа. И эпохи разнились. Джулиан уже открыл дверь новому тысячелетию… – Тони увидел в окне подплывающее здание театра. – Ганведен… времена меняются, а Брен и Кровли должны остаться – они и есть Ганведен. Запомни это.

– Печёшься о таких вещах?

– Я всем обеспечен и не принуждён зарабатывать на театрах. Могу рассуждать об искусстве, преемственности и традициях сколько влезет. И не только рассуждать. Идём?

– Идём.

Двое Сильверстоунов поднялись по мокрым от дождя ступеням, позвонили и вошли в фойе театра.

– А не будет выглядеть так, будто ты приехал выбрать девушку на ночь? – спросил Дэниел, морщась от гари и дыма, проникших даже сюда. Хорнитэль сгорел, пожар потушен, а запах остался.

– Это чаще всего так и выглядит, – ответил Тони, доставая надушенный платок и закрывая им нос. – Злой рок висит здесь над исполнительницами простушек – они часто меняются. С тех пор, как ушла последняя стоящая актриса, прошло семь лет – а смена лиц всё не прекращается. Хуже того – недавно в театре сменились господа на ролях героя-любовника, сомневающегося, подхалима и истерика. Последний мне вообще не нравится. Я бы его продвинул на роли мужланов, но здешний главный руководитель, Вольфи-Рарис, считает иначе. Актёров с неврастеническим типом игры вполне хватает, но Вольфи-Рарису подавай именно этого Патро. Не буду же я увольнять главного из-за этого. Он хорош, и, пожалуй, единственный, кто видит Бренгана насквозь, когда он слабоват, не доигрывает.

– А что пишут критики?

– Ни-че-го. Патро не замечают. Его криков немного пугаются дамы в партере, да детки на благотворительных выступлениях.

– Благотвори…

– Да, и такое случается. А в Педделстоксе о благотворительности не слышали?

– Там… церковь.

– А её где-то нет? Да, знаю, в шахтах перевёртышей. Ну что, мы не опоздали?

Крылатый и полукровка вошли в зрительный зал и спустились ближе к сцене. Дам нигде не было видно. Тони познакомил Дэниела с Вольфи-Рарисом, Бренганом, Кровли, и руководителем труппы "Морис" – Джаскони.

– Значит, правду говорят, что виконт и есть твой сын, – медленно, с хмурым видом, сказал Бренган, переводя взгляд с одного Си на другого. – Вы похожи. И даже не удивляет, что… Лэнфорд тоже интересуется театром.