– Санек, не переживай! Конечно, мы с Ирой не знали, что ты любитель русских романсов…

– Чего-о?

– То, что ты спел по дороге сюда – русский романс, – хладнокровно констатировала Светка. – Причем исполнил ты его весь, до конца, хотя и дрожащим голосом. И еще руками водил в разные стороны – плавно, как на сцене. Скажи честно, ты в вокальном кружке занимаешься?

– Ты что, Ковалева, мыло ела? Нигде я не занимаюсь! У меня нет музыкального слуха. Это моему отцу сказали, когда я еще в садик ходил. Наша пианистка брякнула папе, что я визжу диким голосом и не умею попасть в мелодию. Приказала, чтобы я на утренниках молчал, когда все поют, только рот открывал. Вот с тех пор я и разеваю его беззвучно.

– Странно, – протянула Светка. – Почему пианистка решила, что у тебя слуха нет? Ты пел совершенно правильно. И так звонко, задушевно даже! И… красиво, Санек, честное слово, хотя голос у тебя дрожал. А почему, кстати? Ты испугался, что ли?

– Да, испугался, Ковалева! Струсил я! Довольна?

Сашка перевел дух и уткнулся взглядом в столешницу. Кажется, он еще больше покраснел – просто малиновый стал, как мамин берет…

Светка постучала себе по лбу пальцем:

– Дурак. Мне-то с чего быть довольной? От твоего признания? Думаешь, мы с Ирой над тобой смеяться будем? Ну, и балбес! Да я сама от страха не знала, что мне делать: или глаза зажмурить и вопить, или в уме шахматную задачку решать! Так ты оттого и пел, Санек, что боялся?

Сашка вскинул глаза и недоверчиво спросил:

– А вы точно надо мной стебаться не будете?

Мы с подружкой молча затрясли головами, уверяя, что не будем. Иноземцев еще чуть передохнул – на этот раз с облегчением – и заговорил:

– Да, я испугался. Подумал, что нам капец пришел. Понимаете, я ведь даже на самолете никогда не летал. А тут! И сам куда-то несусь, и вы рядом в воздухе болтаетесь. А я мужчина. Значит, должен решения принимать, – так мне отец всегда внушал. Но я не знал, что делать! Как приземлиться и спастись? Вы девчонки, вам бояться можно. А мне нельзя, я действовать обязан! А я закоченел от страха, вцепился в руку Костиной и думаю: «Хорошо, что Ирка без памяти и не видит ни этого полета, ни моей паники. Девчонка сейчас точно истерила бы по полной! Она ведь нежная у нас, чувствительная до опупения». Извини, Ира, но я так думал. Уж если говорить правду, то всю, до конца. Но тогда может показаться, что я вроде как рад был твоему обмороку? Нет, Ира! Мне очень жалко тебя было. Только бы, думаю, Костина сейчас не очнулась и с ума не сошла от ужаса! Она ведь даже не поймет, как мы в небе оказались. Как, думаю, там Ковалева? Шахматистка, конечно, покрепче Костиной, но ведь тоже девчонка! Хочу голову к ней повернуть, а не могу: застыл с перепугу. Но глаза кое-как скосил! Смотрю, а Света гордо голову подняла и вперед смотрит. Еще и сердится, орет, вылупив глаза. Но что именно – разобрать не могу. Свистит же все, трещит вокруг!

– Значит, я сильно вопила? – усомнилась Светка.

– Да, Ковалева! Но это и очень хорошо оказалось.

– Чего хорошего?!

– А того: тебе не до меня было. «Вот здоровски! – думаю. – Шахматистка тоже не видит, как я боюсь за нашу летящую компанию». Ну, и… отпустило меня немного. Чувствую, руки-ноги задвигались. Может, прикидываю, попытаться затормозить? И вниз ринуться? Тогда мы вырвемся из колец и на земле окажемся. Может, сильно хлопнемся, но это лучше, чем нестись куда-то до бесконечности.

– А если бы мы разбились? Тогда что? – с любопытством спросила Светка.

– Не знаю, – буркнул Иноземцев. – Я об этом не успел подумать. Я… А, ладно! В общем, стал сдуру вниз смотреть. Короче, место выискивать, где бы нам упасть можно было. И наконец-то понял, на какой огроменной высоте мы находимся. Тут уж меня затмило не по-детски! До сих пор это был не страх, а просто мелкая тряска. Как поплыло все перед глазами! Я вроде бы вообще дышать перестал, и тьма на меня навалилась…