Энгиус совершенно не допускал заботиться о себе. Объяснил строго:

– Я отвергаю любую заботу, чтобы обрести абсолютную независимость. Любой привязанности я предпочитаю свободу!

И о Таллури он, можно сказать, совсем не пекся. Ровным, не терпящим не то что возражений, а даже обсуждения, тоном сообщил в первый же день их «пещерной» жизни несколько основных требований: удаляться от пещеры только в светлое время и не дольше, чем на четверть суток; не уходить, не выполнив всех его поручений; о недомоганиях сообщать сразу же («Здесь не Храм Жизни – придется самим справляться!»). Вот, собственно, и всё. Сам он будет время от времени исчезать на несколько дней, о чем предупредит заранее, чтобы она подготовилась. Подготовилась так, чтобы не покидать пещеру все дни его отсутствия. Вода в жилище есть, и всегда свежая, а еды можно припасти. Еще можно и нужно сообщать обо всем, что покажется ей опасным или подозрительным, и спрашивать о непонятном.

– Есть непонятное – почему мы здесь? – тут же вставила Таллури, еще не выученная молчать.

Энгиус, тщательно подбирая слова, нехотя произнес:

– В Атлантиде предпринята попытка государственного переворота. Бунты и волнения во всех провинциях. Впрочем, это-то тебя мало касается, а вот, что относится к тебе прямо: мы, верные Богу Единому, укрыли всех, кто был эвакуирован из Гипербореи. На вас охотятся наши противники, сыны Велиара.

Это было не вполне понятно, а то, что «охотятся» – просто пугало. И Энгиус, увидев страх в ее глазах, принялся объяснять: сыны Бога Единого, ведущие Атлантиду по пути духовного роста к очищению души и просветлению, и сыны Велиара, сторонники технократии, устремленные только к удовлетворению материальных желаний, давно не находят (да и не могут найти!) общего языка. Противоречия и разногласия двух противоборствующих сторон, длящиеся веками, близятся (по мнению Энгиуса) к своей кульминации. Нынешнее столкновение – одно из самых ужасных и кровавых.

– Пострадало множество моих друзей и сподвижников, – с горечью произнес Энгиус. – Хотя сыны Бога Единого ныне одерживают верх, но группировки сынов Велиара, раздробленные и озлобленные, рыщут по всей стране в поисках тех, кто представляет для нас ценность. Я занимаюсь несколькими такими людьми, спрятанными в этих диких горах.

– Я представляю ценность? – с сомнением и надеждой она заглянула в глаза жреца, хотя давно поняла, что этот суровый на вид человек, к которому она так крепко привязалась, принял на себя очень хлопотную ответственность за нее и теперь не бросит. «Знаки судьбы», – непонятно объяснил он. Она этих знаков не видела и нетерпеливо переспросила: – Я правда представляю какую-то ценность?

В ответ жрец молча потрепал ее по макушке и улыбнулся.

Энгиус только что вернулся после нескольких дней отсутствия, усталый и измученный, и теперь рассеянно смотрел в огонь (или не в огонь, вглубь себя?).

– Осень… В Атлантиде – Осень, Таллури.

Энгиус произнес это неожиданно. Так, что она даже вздрогнула. Но произнес еще и так, что сразу было понятно – слово «Осень» подразумевается именно с большой буквы. Она вопросительно взглянула на него, но он смотрел мимо…

Вот и еще один ее год в Атлантиде скоро кончится. Позади тихая благодатная осень, зима с холодными дождями и обильным, но таким недолговечным здесь снегом (Энгиус в эту зиму давал Таллури совсем немного бодрящих трав, так как она уже почти привыкла к отсутствию Зимнего Сна). Позади весна с громким пением птиц и теплыми ветрами.

В самом разгаре лето, а Энгиус говорит: «Осень». Почему? Он странный, Энгиус. Но она уже привыкла к нему и его странностям. Вот и сейчас – знала, что спрашивать ни к чему: всё, что ей нужно, опекун скажет сам. Да нет, спрашивать не возбраняется! Порой ему даже нравятся вопросы Таллури, и тогда он вслух одобряет их, и это приятно. Но не на все вопросы Таллури получает ответ.