Ехали молча. Мощеная дорога, с проросшей меж крепких, но неплотно сидящих булыжников, нежной травой, изгибалась то вправо, то влево и уводила все дальше от океана. Таллури уже давно не видела его влажного синего блеска в распадках холмов. Зато приблизилась – надвинулась одна из гор. Засверкала белоснежной, как хитон Энгиуса, макушкой. «Снег, – Таллури, как наяву, увидела перед собой блистающие ледники Гипербореи. – Снег…»

Странный ритмичный «гром» больше не был слышен. Лиственный лес сменился хвойным. Солнце уже стояло в зените, и обступившие живописно петлявшую каменистую дорогу сосны насыщали воздух смолистым ароматом. Все громче и громче раздавались голоса птиц.

Наконец они свернули на совсем невзрачный проселок, полузаброшенный, полузаросший. Как Энгиус не пропустил его, было непонятно. Видимо, по только ему известным приметам, так как обнаружить этот проселок с мощеной дороги было практически невозможно. Здесь повозка едва помещалась по ширине, и местами, видно, от редкой посещаемости, высокая трава была так густа, что колеса вязли в ней, как в воде.

И они «поплыли» по волнам душистых трав от приметы к примете, что знал лишь жрец. Приминаемая днищем повозки трава упруго выпрямлялась и будто кланялась им вслед, мгновенно пряча проселок от взора возможных недругов.

Таллури сняла сандалии и свесила босые ноги в эту сочную поросль, как в воду с лодки. Она почти окончательно успокоилась и, забывшись, «передала» Энгиусу:

«Тут хорошо. Мирно. И не надо бояться!»

Мгновенно смутилась, что не спросила разрешения обратиться мысленно, но он «ответил»:

«Здесь мы в безопасности: эту дорогу не знает никто. Она ведет к моему жилищу. Туда мы и добираемся».

Она любила общаться телепатически: на это уходило значительно меньше времени, и не надо было подбирать эти несчастные точные формулировки, которых требовал жрец. А можно было просто передать свои ощущения, даже смутные, неоформленные образы – и собеседник понимал. Жаль, что в Атлантиде не разрешено свободно телепатировать! Недолго и разучиться…

Гора была совсем близко. Можно сказать, они забрались в глухую лесную чащу, что упиралась в подножие горы и дальше «карабкалась» по ее склону круто вверх.

Дикое место. Отшельническое.

– Лошадь мы оставим здесь, повозку бросим тут же. Дальше пойдем пешком, – Энгиус распряг Ечи и забрал дорожную кладь.

– А он не сбежит?

– Сбежит. Куда захочет: он сам знает, что делать. Это очень умное животное. И отзывается на телепатический зов. Вот на ком ты можешь упражняться, чтобы не разучиться. Ты удивлена? На животных, в благих целях, у нас упражняться не запрещено.

– А на мне можно? – она почти обиделась. – Ты же прочел мои мысли! Разве я – животное?

Он добродушно рассмеялся:

– Я учу тебя. Мне – можно. Но без твоего ведома и разрешения – больше никому. Не беспокойся, не так-то это просто прочесть чьи-либо мысли. Но в диаде «учитель-ученик» именно учителю – просто необходимо. Хватит дуться, идем, мы еще не добрались до нужного места.

После нелегкого часового восхождения по крутому горному склону, где даже намека не было на тропу, на закате они достигли великолепного и таинственного места – хорошо утрамбованной площадки, чем-то похожей на смотровую площадку Храма. По одну ее сторону возвышалась каменистая и замшелая стена – неприступная гора почти отвесно уходила вверх, а огромные валуны будто подпирали ее там и сям. По другую – головокружительно обрывалось вниз тесное ущелье. Его каменистое дно едва просматривалось в сумрачной глубине меж огромных, троим не обхватить, стволов строгих древних лиственниц, возвышающих навстречу небу свои величественные кроны.