– Я знал, что ты никогда не будешь юристом. Нутро у тебя не то, что хочешь делай.

– И это тоже.

– Ну так что, как ты это делаешь?

– Ну, сначала подбирала всякие разбитые вещи, склеивала для себя. Смотрела, как они меняются. Смотрела, как от этого меняюсь и я. Сначала я делала это для осознания, что все угодно можно исправить и починить. Вернуть в исходное положение. Теперь же, когда я снова в это не верю, в это верят другие. Кто притаскивает свои любимые разбитые чашки, даже целые сервизы, кто горшки и подсвечники. Однажды ко мне пришла парочка вместе с посудой, которую они вместе разбили в ссоре, вместо того, чтобы вновь покупать новую. То, что кто-то на их глазах ее склеит, должно быть, значило для них очень много.

Она вдохнула. На миг мне показалось, что вечер в ее глазах стал более блестящим и выпуклым.

– Может, они думали, что это как-то спасет их отношения и их самих. Когда я замешивала состав, я смотрела на их обреченные лица, у которых еще была их надежда. Этим они и были связаны. Надежда обязывает. Она обязывает к тому, чтобы все сбылось так, как этого хочет она. Правильно говорят, самое лучшее наступает тогда, когда уже не на что надеяться. Ты хотя бы свободен.

Я затянулся.

– Что потом было с той парочкой?

– Они ушли из мастерской, держась за руки и унеся с собой всю их посуду, которую я обжигала в печи в полной тишине. Они просто стояли и смотрели на этот огонь, будто он, а не они сами должны были все исправить. В тот момент я очень сильно их поняла. Ну, знаешь, по-людски. Иногда так хочется отдать ответственность за свою надежду кому-то другому. Я думаю, в тот раз они видели меня чуть ли не вершителем их судеб. Или судьбы. Наверное, такие люди не считают, что могут существовать отдельно от своего человека. Наверное, они на полном серьезе думают, что не могут жить друг без друга. Вот они и смотрели на меня так. Сидели плечо к плечу и ждали, когда это все сработает. Когда я достану посуду из печи и вручу им ее в руки, как талисман.

Я кивнул и отпил немного своего пива. Мой взгляд сам упал на ее руки, которыми она обнимала себя поперек.

– Ты сказала, ты больше в это не веришь?

– Не верю.

У меня было много вопросов. Я был уверен, что у нее тоже. Она долго вглядывалась мне в глаза и при этом ее лицо принимало какое-то тоскливое выражение. Она смотрела на меня так, будто бы съела что-нибудь горькое. Можно было подумать, эта встреча могла пройти по-другому, если в прошлом я представлял ее себе именно так. Тут я подумал, что Кристина думала о чем-то ином. Не о том, о чем она говорила. У нее и тогда замечательно выходило врать. Она делала это так просто, будто делала это буквально всегда, когда открывала рот. Но ее выдавало ее лицо. Примерно то же и случилось сейчас. Я смотрел на нее и думал, что своими разговорами о посторонних вещах она отвлекала нас друг от друга. Это было написано у нее на лице. Но я играл по ее правилам. Я был должен себе и ей – делать вид, что все так, каким она хочет, чтобы оно было.

– Оказалось, что так красиво склеить можно только посуду. Ну и кое-какие другие вещи. Все остальное – уродство. Человек будет так же уродлив, если попытаться его починить. Человека шрамы не красят. Только посуду.

– А если разрисовать их фломастерами?

Она улыбнулась. Я знал, как с ней надо. Это чувство все большего узнавания концентрировалось где-то в кишках и скручивало все внутри. Ее глаза вспыхнули и сразу смягчились, будто она пресекла внутри себя какие-то мысли.

– Ты думаешь, у той парочки все получилось?

– Едва ли. Когда единственное, что тебе остается – склеивать разбитую посуду, дела плохи.