– Это ты, Миш?

Ее глаза бегали, как мотыльки у лампы. Она изучала то, как я теперь выглядел. Какими теперь были мои эмоции и поведение. Двадцать лет не могли уйти просто так и она это знала, как знал и я. Можно было предположить, что мы уже не были теми людьми, которых когда-то очень хорошо знали. Она смотрела на меня с надеждой, что мы оба были в этом неправы и что мы остались такими, какими были тогда. Это было нечто вроде необходимости. Ей правда было необходимо это узнать. Она молча смотрела на меня снизу вверх, пока я не мог найти места у себя внутри – все теперь занимала паника и какое-то режущее ощущение как от утраты, словно прямо сейчас я кого-нибудь потерял, а не нашел. Наверное, во мне говорило прошлое. Прямо сейчас я в живую смотрел на свою утрату из прошлого.

– Я.

Она вздохнула. Маленькие волоски у ее лба тесно к нему прилипли. Я заметил, что она стала другой. Наверное, об этом она сейчас и подумала. А может, она так тяжко вздохнула, потому что все это время думала, что я стал другим. Но я не стал. Какие чувства она испытала от этой мысли? Горечь? Жалость? А может, облегчение?

Ее звали Кристина. Когда кто-то не мог правильно написать ее имя, она говорила – «не от слова «Христос», а от слова «крест». Она говорила, что если бы ей пришлось самой выбирать себе имя, она бы никогда не выбрала себе то, что ей дали родители. Она была бы Ольгой в честь Святой Ольги или Маргаритой в честь героини книги Булгакова. Она была вот такой женщиной. Во время нашей с ней молодости ее имя не было так популярно. Теперь же я был уверен, что сейчас каждый написал бы его так, как положено. Я знал пять или шесть Кристин. Все они были детьми моих соседей. Взрослую Кристину я знал только одну.

– А ты Кристина?

– Через «К».

– Я это знаю.

– Давно не виделись.

– Целая вечность прошла.

– Так только кажется. Человеческий век короток.

Она отряхнула волосы, смотря себе под ноги, и казалось, только сейчас смутилась того, что была с ног до головы в дожде.

– Ты тут живешь?

– До сих пор я нигде, кроме как здесь, не жил.

– Правда?

– Правда. Все по-прежнему.

– Женат?

– Был. А ты?

– Замужем.

Говоря это, Кристина нахмурилась, как если бы ей было за это стыдно. Можно подумать, мы до конца жизни должны были остаться одинокими. В нашем мире это исключено. Было бы глупо хранить верность какому-то расплывчатому воспоминанию из прошлого. Нас обоих это касалось.

– Развелся?

– Можно и так сказать.

– Дети?

– Есть один, маленький. Остался с женой.

Она поджала губы. Ей хотелось показать мне, что ей не все равно. Но я и без того знал об этом. Мне тоже не было все равно.

– А у тебя?

– Нет. Детей нет.

Она как-то криво улыбнулась и закачала головой, от чего с ее волос и одежды мне на руки посыпались мелкие дождинки. Почему-то мне понравилось это чувство. Мы какое-то время молчали, стоя под моим зонтом цвета хаки. Дождь продолжал идти и это было понятно. Я много раз замечал – что бы ни происходило, все продолжает идти своим чередом. Даже в такие моменты. Мы помялись еще немного, после чего она вдруг снова заговорила голосом, не похожим на тот, которым она пользовалась со мной ранее.

– Не хочешь пойти под крышу?

– Под какую крышу ты хочешь?

Она хмурилась и кусала изнутри щеки, казалось, борясь с каким-то внутренним чувством.

– Куда ты собирался идти?

– В паб. Я часто сижу там после работы.

– Выпиваешь?

– Да не всегда. Просто сижу. Смотрю на людей. Коротаю время.

– Я могла бы пойти с тобой. Вместе посмотрим на людей и… Скоротаем время. Хочешь?

– Ты разве никуда не торопишься?

– Нет. Совсем.

Я рассовал руки по карманам и пошел вперед, пока она поспевала за мной, держась за зонт свободной рукой. Я привычно смотрел под ноги. Я в сапогах, она босая. Подобная сцена уже могла повториться в прошлом, и не один раз, и от этой мысли мне становилось не по себе, словно мое сознание раскалывалось на две части, одну – похожую на нее, и вторую – похожую на меня. Я не рассчитывал, что все это может повториться теперь, в той маленькой жизни, что я вел сейчас. Все несмотря ни на что должно было оставаться на своих местах, а не мешаться под ногами у людей, которые через все это уже однажды прошли. Но им ничего другого не остается, кроме как принять то, что происходит, вне зависимости от того, как это на них отразиться.