– Не скажи, брат, – вдруг вступился Санкио, – сейчас без пианино никуда…

Он чутко улавливал настроение Масаэ. Его голос, обычно и так неприятный, в такие моменты становился особенно слащавым – жёлтым, как гной. После гайморита он навсегда сохранил гнусавость. Хотя в целом его голос трудно было назвать приятным, сейчас Масаэ он показался сладчайшей музыкой. Ранний уход его жены был забыт.

– Тише, тише! – воскликнула жена Дэмсабуро.

Началось исполнение нагауты.

Жена Дэмсабуро была худощавой, с невыразительными чертами лица, но любила веселье. Кроме напевания старых песенок, у неё было лишь одно увлечение – коллекционирование фотографий безликих красавцев-актёров. Хотя в кино она никогда не ходила – Дэмсабуро не разрешал. Недавно они наняли служанку, но та быстро уволилась. Под началом такой трудолюбивой хозяйки ей было невыносимо. Уходя, девушка плакала: «Ради чего живёт наша госпожа?».

Дэмсабуро был отъявленным гулякой, и жена страдала от этого пятнадцать лет. Гонъэмон знал об этом, но никогда не утешал её лично. Хотя переживал. Он часто говорил Дэмсабуро: «Я даю деньги не тебе, а Охацу». Её звали Хацуно. Гонъэмон явно благоволил к ней. «Без Охацу в доме Дэмсабуро был бы полный бардак», – часто говорил он, и это было правдой.

Сейчас, увидев, как она, склонив правое плечо, внимательно слушает, Гонъэмон подумал: «Эх, Дэмсабуро…».

– Как вам? – обратилась жена Дэмсабуро к жене Итидзиро.

Та, замечтавшись, вздрогнула и залепетала на своём деревенском диалекте:

– О-о, да, прекрасно…

Она была невероятно церемонной. Жена Дэмсабуро всегда раздражалась, когда та в ответ на приветствие разражалась долгими, чересчур вежливыми речами. Но сейчас и ей пришлось поклониться в ответ. Пока жена Итидзиро поправляла руки на коленях, жена Дэмсабуро оправила воротник и подол, приняв важный вид. Эти женщины были так увлечены взаимными церемониями, что почти не слушали нагауту. Но когда песня закончилась, то захлопали первыми.

Гонъэмон смутился.

– Ох, ну и позорище… – Он почесал макушку, и в этом жесте было столько обаяния!

Усы, которые он отрастил в тридцать шесть лет, скопив первые десять тысяч иен, обычно придавали ему солидности, но сейчас делали его похожим на сластолюбца.

– Жаль, нет сямисэна… – Затем он вдруг оживился: – А не махнуть ли нам всем в район развлечений? Охацу, и ты с нами!

– Конечно, с удовольствием! – ответила она, хотя понимала, что Гонъэмон слишком пьян для таких планов.

Гости переглянулись.

– Хозяин, вы серьёзно? – спросил Харумацу.

Он как раз собирался сходить к проституткам и вспомнил одну историю про Гонъэмона.

Давно, во время командировки в Токио, Гонъэмон, Дэмсабуро, Санкио и Харумацу, презирая токийских торговцев, даже не пошли на Гиндзу. По мнению Гонъэмона, токийские купцы были ничтожествами: даже если товар производился в столице, они не могли купить его напрямую – только через осакских посредников, которые накручивали цены. «Эдокко заказывают ровно столько, сколько нужно, а осакцы – втрое больше!» – объяснял он. К тому же, большинство магазинов на Гиндзе работали на деньги осакских кредиторов.

Но вечером Дэмсабуро, Санкио и Харумацу предложили: «Давай возьмём токийских гейш!».

– Я лучше посплю, – ответил Гонъэмон.

На следующее утро, вернувшись из Сэндзоку, они не нашли его в гостинице. По словам служанки, тот вышел вскоре после них. Все решили, что он отправился в Ёсивару или Таманои.

Действительно, он вернулся сонный и смущённый.

«Наверное, не хотел платить за всех и пошёл к дешёвым шлюхам», – решили товарищи.

Особенно на этом настаивал Дэмсабуро. Тогда он задолжал Гонъэмону девятьсот иен и не возвращал, а вместо этого купил за семьсот иен бойцовую собаку тоса-ину, тратясь на её подготовку. Гонъэмон, разозлившись, прислал ему официальное уведомление о долге. Дэмсабуро даже сменил имя в телефонной книге, чтобы избежать ареста имущества.