– В своей любви! Вы сказали, в своей любви?

– Да, она влюблена…

В глазах юноши вспыхнул яростный блеск.

– В кого же она влюблена?

– В тебя, – без обиняков ответила герцогиня.

Даже если бы Рафаэля поразил гром небесный, даже если бы грудь его пробила выпущенная из мушкета пуля или пронзил обоюдоострый клинок, выкованный его старым учителем, юноша не покачнулся бы так сильно и падая, закричал бы не так мучительно и горестно: ведь боль и радость – родные сестры.

Герцогиня держала его в своих объятиях, она возвращала его к жизни своей нежностью, говорила самые ласковые слова, которые только может найти в глубинах своего сердца мать ребенка, готового вот-вот умереть.

И когда чувства вернулись к нему, когда он, постепенно привыкая к этому свалившемуся на него счастью, вновь обрел способность здраво рассуждать, она стала говорить о Екатерине, с энтузиазмом описывая любовь юной принцессы, ее тревоги, опасения и страхи…

Когда герцогиня закончила свой рассказ, несмотря на то, что очарованный Рафаэль по-прежнему продолжал ее слушать, на губах ее появилась горькая негодующая улыбка, и она, уже совершенно другим тоном, воскликнула:

– И она любит тебя, ведь так? Ее сердце, любовь, сама жизнь безраздельно принадлежат тебе… точно так же как сердце и любовь твоего отца… И что же! Через несколько дней, может быть даже через несколько часов она больше не сможет признаться тебе в этой любви, потому что между тобой и ею будет стоять не только мужчина, ее супруг, но и весь двор – враждебный, завистливый и ожесточенный от постигшей его потери… двор, который поклялся погубить меня, и женщина, пообещавшая сжить меня со свету… Через несколько часов король, твой отец, великий Франциск де Валуа, который в свой смертный час будет думать о тебе, уступит место Генриху II, не столько твоему другу, сколько врагу… А Генрих II, прогонит твою мать, герцогиню д’Этамп, сошлет в какой-нибудь отдаленный замок Екатерину, свою супругу, которую он совершенно не любит, станет унижать юную королеву своим презрительным отношением к ней и заставит ее склониться перед своей фавориткой Дианой… Он объявит авантюристом презренного оружейника Рафаэля, безродного бродягу, не знающего даже своего имени – Рафаэля, сына Франциска де Валуа, которому тот втайне, в глубине души отдавал предпочтение… Вот, сын мой, какая судьба уготована нам троим: – мне, Екатерине и тебе, возлюбленному сыну Франциска де Валуа.

– Ох! – с горящим взором сказал Рафаэль. – Не говорите так, матушка, иначе я тут же убью себя!

– Ну хорошо! – продолжала герцогиня. – Если бы Господу было угодно, если бы судьба была справедлива, человеком, властвующим над Екатериной и с горделивым видом взошедшим на трон, перед которым как зачарованная склоняется Франция и весь мир, был бы не Генрих де Валуа, этот гнусный, бессердечный отпрыск, этот потерявший всякий стыд любовник Дианы… Это был бы ты! Ты, человек, в чьих жилах течет кровь Валуа, которого благословил бы, умирая, отец и которого любит Екатерина… Ты, моя гордость, моя надежда, мой триумф; ведь у меня перед глазами до сих пор стоят слезы моего августейшего возлюбленного, которые текли по его щекам, когда он в приливе отцовской любви склонял над твоей детской кроваткой свое благородное лицо…

– Но Господу это не угодно, – опустив голову, ответил Рафаэль.

Еще миг, и в глазах его опять сверкнула молния:

– Но у меня же сердце и отвага короля… Ох! Как же я ненавижу этого человека! Человека, укравшего у меня последние объятия отца, любовь Екатерины и даже имя, на которое я в конечном счете имел бы полное право, ведь во мне течет кровь Валуа!