Не говоря ни слова, Рафаэль подошел к колыбельке и с этого места пристально посмотрел на герцогиню, которую смутил и встревожил его долгий, пытливый взгляд.
Затем шагнул к ней, взял за руку и все так же молча усадил в большое кресло рядом с кроваткой.
И наконец воскликнул:
– Прошлое возвращается, мрак, окутывавший мою память, рассеивается… Вы – моя мать!
III. Сердце матери. – Коварство женщины
Из груди герцогини вырвался крик, материнский инстинкт оказался сильнее всей женской осторожности и хитрости. Она хотела встать и броситься к Рафаэлю, но нахлынувшие эмоции буквально пригвоздили ее к креслу. Мадам д’Этамп замерла, не в состоянии ни говорить, ни дышать. Она не сводила глаз с Рафаэля, буквально упиваясь его волнением, его тревогой и бледностью на лице юноши.
Рафаэль преклонил колено, взял ее руку, почтительно поднес к губам и страстно продолжил:
– О да! Да, вы моя матушка… несмотря на то, что вы по-прежнему настолько молоды и красивы, что вас едва ли можно принять за мою старшую сестру… Именно вас я когда-то, как и сегодня, видел сидящей в этом кресле. Тогда вы тоже были облачены во все черное, а глаза ваши были полны слез. Почему вы плакали? Вы собирались расстаться со мной! Или же мой отец…
Рафаэль умолк, от избытка чувств слова застревали в горле, он по-прежнему не сводил глаз с герцогини, которая тоже дрожала и была так бледна, что ее можно было принять за мраморную статую.
Но вот наконец происходившая внутри нее борьба прекратилась – борьба между женщиной, чья гордость была так жестоко уязвлена возрастом сына, и матерью, чье сердце пробуждалось после долгого сна и прислушивалось к мелодичному, наполненному нежностью голосу молодого человека. Женщина была побеждена, и мать протянула руки к сыну, обняла его, покрыла поцелуями лицо, потемневшее от солнца Италии.
– Да, – шептала она, – я узнаю тебя… да, ты мой сын, мой Рафаэль, которого я так долго оплакивала и которого так надолго потеряла… Ах! Если бы ты не узнал этого места, где прошло твое раннее детство, эту колыбельку, над которой я столько раз склонялась, затаив дыхание и с тревогой в сердце, если бы ты не узнал свою мать… ну что же! Тогда она смогла бы разобрать в твоем мужественном голосе наивный лепет ребенка, с трудом пытающегося выговорить свое имя… Да, ты мой сын, Рафаэль, мой ребенок, которого я выносила в своем чреве, под сердцем. Это тебя однажды вечером похитили в Апеннинском ущелье бандиты с масками на лицах… это тебя я так долго считала мертвым, и вот нашла – живым, юным и сильным…
– Вы – моя мать!
Воодушевляясь все больше и больше от материнских чувств, она встала и, с энтузиазмом глядя на сына, продолжила:
– Ибо вы, мессир, красивы; вы молодой, блестящий кавалер… у вас гордый взгляд, ваша мужественная рука твердо сжимает рукоять кинжала.
Лицо юноши внезапно опечалилось, и мадам д’Этамп вспомнила о той пылкой любви, что привела его в Париж…
Тогда она взяла его за руку, подвела к дивану, усадила и сама села рядом, еще раз поцеловав в лоб.
– Милое дитя мое, – прошептала она, – поскольку я твоя мать, поскольку я вновь обрела тебя, неужели у тебя от меня могут быть секреты? О мой сын, неужели ты не скажешь мне почему лицо твое бледно, а взгляд затуманен этой мрачной меланхолией?.. Почему!.. Ах! Ты трепещешь и дрожишь, ты отводишь глаза… Рафаэль, мой любимый Рафаэль, говори, молю тебя… Разве я не твоя мать?
Рафаэль упорно молчал, в уголке глаза его блестела слеза…
Тогда герцогиня стала ласковой и обольстительной, словно молодая женщина рядом с любимым человеком. Она почти что встала перед ним на колени, взяла в свои маленькие ручки его напряженную, смуглую ладонь и умоляющим голосом прошептала: