И грудь хотя горит звездами,
Но протекла Невы струя:
Пресеклась, Бецкой, жизнь твоя.
2. Пресеклась жизнь, но справедлива
Хвала твоя не умерла!
Тех гроб, тех персть красноречива,
О коих говорят дела.
Воззрим ли зданий на громады,
На храмы Муз, на храм Паллады,
На брег, на дом Петров, на сад:
И камни о тебе гласят!
3. Но коль живые монументы,
Краснейши памятников сих,
Которых сгладить элементы
Не могут дланью сил своих,
Я вижу! Вижу в человеках,
В различных состояньях, летах,
Ты сколько обязал сердец!
Коликих счастья был творец!
4. Там зодчий зиждет храм молитвы,
Каменосечец – царский зрак,
Геройски живописец битвы
Одушевляет на стенах;
Там жёны, девы благонравны
Одежды в дар шьют домотканны
Мужьям и женихам своим,
И верностью гордятся к ним.
5. А там, из праха извлечённый,
Чужую грудь младенец пьёт;
Убогий, нуждами стеснённый,
Открытую казну берёт:
Согбенны старцы и вдовицы,
Питаясь от твоей десницы,
Отцом своим тебя зовут,
И слёзы о тебе все льют.
(…)

И завершил длинное посвящение строфой:

13. Почий покойно, персть почтенна!
Мирская слава только дым;
Небесна истина священна
Над гробом вопиет твоим:
«О смертные! добро творите
И души ваши освятите,
Доколе не прешли сей свет;
Без добрых дел блаженства нет».
1795

Это лучшая эпитафия делам Ивана Ивановича Бецкого и заслуженная оценка свершений его во имя России.

Война его невеста, любовница, жена…

Граф Пётр Александрович Румянцев-Задунайский «от дерзких младости забав» к женитьбе нежеланной, от первых блистательных ратных побед к великой военной школе, его именем названной.

1. «Высечь сына-полковника и женить!»

Сохранилось немало свидетельств того, что в детстве и отрочестве будущий полководец Пётр Александрович Румянцев был большим забиякой, ну а уж в юности – говорить страшно. Когда учился в Европе, от него дрожал весь Берлин, когда вернулся в Петербург – досталось и Петербургу.

Весёлые компании, кутежи, забавы, ну и конечно ватаги представительниц прекрасного пола были там, где гулял молодой повеса, которого ещё в отроческие годы выгнали из кадетского корпуса за постоянные нарушения дисциплины.

Впрочем, в те годы, когда Румянцеву пришлось покинуть кадетский корпус, императрица Елизавета Петровна не приняла всерьёз жалобы и обиды на забияку, ведь он был сыном любимца Петра Первого, адъютанта государева Александра Ивановича Румянцева. Его из корпуса выгнали, а императрица ему вместо укоров – первичный офицерский чин.

Елизавета Петровна уважала Александра Ивановича, поручала ему серьёзные и ответственные задания.

Вот и в тот год, с которого мы начинаем повествование, генерал-аншеф Румянцев находился далеко от столицы, нёс службу государеву, будучи полномочным представителем российского двора на конгрессе в Або. Он сумел склонить шведов к выгодному для России Абоскому мирному трактату (мирному договору), за что был пожалован графским титулом.

А сын его, получивший по этому случаю чин полковника, не унимался. И вот однажды лопнуло терпение Елизаветы Петровны. Села она за стол свой рабочий, пролистала все давние уже письма и жалобы из Берлина и совсем свежие – из Петербурга. Подумала, подумала, да и повелела призвать к себе на беседу молодого Петра, названного родителями в честь её отца-императора.

Отправился к молодому Румянцеву камердинер государыни. Нашёл юного полковника в кругу таких же, как он, повес – отпрысков известных фамилий.

Весёлые женщины, игристое вино рекой.

Но камердинер государыни – это не фунт изюма. Вышел к нему Пётр Румянцев. Мундир нараспашку, в руке бокал, в другой – бутылка шампанского.

– Государыня призывает вас к себе. Завтра утром надлежит быть во дворце. – И он назвал время аудиенции.