– У тебя бесподобная фигура!

Она улыбнулась и легла рядом. Вскоре я испытал ее более обстоятельно, и ее здоровый, целомудренный отклик меня восхитил. Тихое торжество наполнило комнату.

С тех пор так и повелось: я готовил ужин, она приходила часов в семь, мы ужинали и, нацеловавшись, ложились в постель. В промежутках между жаркими схватками она смотрела телевизор, а я, повернувшись к нему спиной, отдыхал у нее на груди. Случалось, что и засыпал. И если я щедро и бескорыстно делился с ней нежностью, то Элен вела себя сдержанно и воли чувствам не давала. Неужели моя пуганая красавица так обожглась о молоко своего бывшего мужа, что теперь дует на мою живительную воду? В девять часов начинались вечерние новости, и она говорила, что ей пора. Я умолял ее остаться, но она, улыбаясь, отвечала: «У бога дней много!» – присказка, которую я, в конце концов, возненавидел. Я неохотно отрывался от тепла ее груди, мы одевались, и я провожал ее домой – ночевать у меня она решительно отказывалась.

Постепенно выяснились подробности ее жизни. Муж, четырьмя годами ее старше, был сыном добрых знакомых ее родителей. Как это часто бывает с интеллигентными девушками из хорошей семьи, ее подвели доверчивость и неопытность. В девятнадцать лет она увлеклась им – по сути вздорным и недалеким фанфароном. Почему-то именно такие мужчины кажутся неопытным девушкам самым надежным плавучим средством в бурном море жизни. Она вышла за него замуж в двадцать, а в двадцать один родила, и сегодня уверена, что таким образом муж вполне сознательно лишил ее возможности окончить институт, чтобы не быть рядом с ней вечным десятиклассником. Он любил ее, но странною любовью: пять лет назад, подрабатывая извозом, он подвез некую пышнотелую нимфу, которая бóльшую часть времени обитала в лесах Подмосковья, а в тот день приехала по делам в Москву. Венециановская мечта с пшеничной косой и пышной грудью, она сбила его с семейного круга и поселилась в его квартире. Обманутая и брошенная, Элен потеряла веру в мужчин и жила в таком безверии последние целых пять лет, пока я не захватил ее врасплох.

Тешу себя надеждой, что ей со мной было хорошо. Она познакомила меня со своими приветливыми родителями и сыном – немногословным, хмурым юношей. Видимо, моя роль возможного отчима его не радовала. Мы с его матерью ходили в театры, в кино, в гости, бродили по Москве, заходили в музеи и магазины, выезжали на выходные за город, искали и не находили ни малейшего повода для ссоры. Все выходные и праздники были наши, почти все вечера мы заканчивали в постели. Я был неутомим, она – отзывчива и безотказна. Дни следовали с восхитительным разнообразием, и через полгода я поймал себя на том, что безумно ревную Элен к ее бывшему мужу.

Однажды в середине мая мы были в Измайловском парке и пили чай на открытой веранде, когда пошел мелкий дождь. Мы сдвинули стулья, водрузили над собой зонт, прижались плечами и сидели, переглядываясь и улыбаясь, охваченные томительным, сладким чувством.

– Чай с дождем, – сказала она.

Я поцеловал ее и попросил:

– Выходи за меня замуж.

– Зачем тебе это? – удивилась она.– Ведь нам и так хорошо!

И когда я сказал, что не могу без нее жить, с неспешным достоинством согласилась.

С тех пор мы вместе, и всё у нас основательно и всерьез. Немаловажно, что наши дети признали наше право на счастье. Сомневаюсь, что так было бы у меня с женщиной, которая от меня отвернулась. Это, знаете ли, все равно, что тащить баржу против течения. Отречение – категория скорее философская, чем нравственная. Это событие, делающее исход истерической любви таким же, как исход истерической беременности: в один прекрасный день вы просыпаетесь и понимаете, что здоровы. Надо только вовремя проснуться»