– Знаете, герр Берг, – чуть не задыхаясь от возбуждения говорил он, в очередной раз забывая вставить «фон», – когда завершаешь стадию и получаешь то, чего раньше не было…

Он словно швырял слова, яростно выталкивая их изо рта.

– То есть, – он смешался, – было, конечно, – но у других, у немногих – то чувствуешь себя так, как, наверное, должен был себя чувствовать Творец, Демиург, когда создавал Мир. Особенно, когда подходишь к переднему краю того, что было достигнуто предшественниками и коллегами, и осознаешь, что, может быть, ты первый… Тогда… Нет, это неописуемо!

Он в изнеможении откинулся на спинку стула. В глазах его светилось то, что Себастьян безошибочно узнал, ибо сам был этому подвержен: страсть. Подлинная страсть – из тех, что движут мирами.

Но теперь, похоже, наступил слом, и Великое Делание сменилось Великим Ничегонеделанием – Беттгер пил, заливая вином пустоту праздности – без остроты ощущений первопроходца, без истинной страсти он не чувствовал себя в своей тарелке.

Себастьян осмотрелся вокруг. Разговор происходил в верхней комнате таверны, где, как думал Беттгер, их не могли подслушать. По его словам, он часто пользовался этим помещением.

– Почему вы решили, что здесь избавлены от чужих ушей, герр Беттгер? Право, это наивно.

– Бросьте раздувать страсти, герр Берг! Наивность – это именно то, чем я не страдаю. Его величество мне доверяет.

Себастьян почувствовал, как его охватывает скепсис.

– Его величество не доверяет никому. – ответил он. – Я вполне допускаю даже, что он не доверяет самому себе.

Беттгер рассмеялся.

– Вы шутник, герр Берг!

– Вы полагаете, это шутка? Впрочем, как вам угодно. И вообще – это не мое дело, если уж на то пошло. Но все же не могу не напомнить вам, что курфюрст и король ждет золото, а его терпение коротко. Оно держится на том, что вы его убедили в своей способности совершить пермутацию, но оно уже на исходе. Едва ли он позволит и дальше водить себя за нос. Ваше положение становится опасным.

– Вы, стало быть, не верите, что я совершил пермутацию серебра в золото? Между тем, вам следовало бы знать, что это не только возможно, но и делалось не раз, в том числе и моим учителем герром Ласкарисом, от коего я в свое время получил целых две унции особого порошка, позволяющего превратить малый эликсир в магистерий.

– Что ж вы им не воспользуетесь, коллега? – последнее слово Себастьян произнес с отчетливой иронией.

Но Беттгер, похоже, ее не уловил. Он выглядел, скорее, обиженным, нежели обеспокоенным. – Молодой авантюрист, – подумал Себастьян, – Пороху не нюхал, вот и заводится. А ведь талантлив, это сразу чувствуется! Однако же он быстро пьянеет. Надо сбросить темп.

– Сначала мне надобно получить малый эликсир, – словно с обидой на непонятливость Себастьяна сказал Беттгер, – неужели вы этого не понимаете? А это требует времени и трудов.

– Каковое время вы проводите в тавернах. О трудах же я и вовсе не говорю! А, между тем, как я понял, вам пришлось начинать Великое Делание, фактически, с самого начала.

– Именно так, сударь. Курфюрст этого не желает понять. Им владеет жажда наживы, и, кроме того, он желает переплюнуть и прусского короля, и императора. И потому он меня подгоняет.

– Он даже еще и не начал вас подгонять по-настоящему, – возразил Себастьян, – И вы в этом весьма скоро убедитесь, уверяю вас. А насчет наживы и тщеславия… Этим живет сей мир: так было и так будет. Кроме всего прочего, Августу позарез нужны средства для борьбы за удержание польского трона. Эта «битва за Варшаву» поглощает деньги, как песок воду. Так что он скоро потеряет терпение.