Он протянул мне здоровенную мозолистую руку. И, хотя я всем сердцем ненавидел этого плечистого гиганта в темной куртке с белыми символами «ОНз», все-таки пожал ее…

– Он соврал тебе, – спокойно сказала Янка.

– Ты уверена?

Но вместо ответа она спросила:

– А с чего ты вообще решил доверять его словам? Уж лучше заключить совет с пискунами и попросить их помочь нам выбраться из этой тюрьмы.

– О каких еще пискунах ты говоришь? – осторожно произнес я, догадываясь, о ком идет речь.

Но вместо ответа Янка встала со стула, подошла ко мне и, осторожно взяв за руку, прошептала:

– Пойдем, покажу.

***

В кабинете начальника службы безопасности раздался тихий стук. Не дожидаясь ответа, посетитель открыл дверь и уверенным шагом направился к Т-образному столу. Поддубный недовольно надул щеки, но воздержался от всяческих реплик. Представители РАН с начала проекта обладали определенным статусом неприкасаемых. И, хотя военным это было не по душе – приказ есть приказ.

– Сергей Николаевич, у меня к вам весьма любопытный разговор, – протараторил заместитель руководителя проекта и, присев за стол, сложил перед собой руки, как примерный ученик.

– Слушаю вас, Соломон Андреевич, – сухо ответил безопасник.

Поправив очки с толстой оправой, ученый исподлобья уставился на маленький серебристый диктофон, лежавший посредине стола.

– Это то, о чем я думаю? – уточнил он.

– Понятия не имею, о чем вы сейчас думаете, – нахмурился Поддубный, пытаясь совладать с эмоциями.

Ему никогда не нравился этот чудаковатый представитель ученого корпуса. Не нравились его длинные волосы, противно прикрывающие залысину, дурацкие очки, а еще старомодный коричневый костюм с протертыми локтями. Со временем же антипатия переросла в откровенную ненависть. Любая мелочь, связанная с Соломонышем, вызывала у безопасника изжогу – кстати говоря, насчет клички: здесь тоже не обошлось без Поддубного.

– Я о записи беседы нашего подопечного с Николаем Генриховичем. Это она?

– Допустим, – безопасник сдвинул брови, подался вперед и расправил плечи. Настоящий великан по сравнению с щуплым ученым.

Соломону стоило бы поостеречься этого движения и вспомнить, в чьем кабинете находится, но он лишь демонстративно протер очки и, водрузив их обратно на широкий, словно лопата, нос, со всей уверенностью заявил:

– Я в курсе, что вы давали слушать эту запись мальчику. Неосмотрительный просчет с вашей стороны.

– Что?

– Я говорю, что вы допустили непростительную ошибку, – пояснил ученый.

Поддубный скрипнул зубами:

– Вы считаете, что вправе оценивать мои действия?

– Совершенно верно, – без тени сомнения заявил Соломон.

Сжав в руке диктофон, безопасник задумчиво покрутил его в руке и, прищурившись, злобно уставился на очкарика.

– Мы – военная организация, все действия которой регламентируются уставом. Вы с этим согласны?

Соломон кивнул, позволив собеседнику продолжить.

– И алгоритм решений строго прописан в пунктах данного документа. Каждый шаг, даже каждый вздох. Тут тоже, надеюсь, нет возражений?

– Никаких.

– Тогда на каком основании вы осмелились сделать мне соответствующее замечание? – развел руками Поддубный.

Ученый потянулся вперед и, указав на диктофон, попросил:

– Позволите?

От такой наглости безопасник пришел в ярость, неистово сжал коробочку, а потом резко ослабил хватку, потому как Соломон просто щелкнул на кнопку воспроизведения и убрал руку обратно.

Раздался приглушенный голос Николая Генриховича: врач говорил уравновешенно, четко проговаривая каждое слово. Потом послышался голос подопечного, числившегося у них под номером 38. Мальчик явно нервничал, глотал слова и постоянно заикался, отвечая на вопросы врача.