И мне стало жутко, потому что, судя по именам, мы добрались до того периода, как я попал в интернат. Голос Антонины стал ниже и противнее. Да и мелодия изменилась, в ней появились барабаны и бубны.

Психолог принялась перечислять врачей. Все имена, что знал я, теперь знала и она. Только в этот раз она не просто их произносила, но и давала им краткую характеристику.

– Поддубный – старый вояка. Какой же он прямолинейный, упертый и твердолобый. И при этом жестокий, очень жестокий… но Соломоныч еще хуже – дрянь человек, и мыслишки его хоть и о высоком, но пронизаны грязью и лицемерием. Абсолютно беспринципный тип.

Ее голос на секунду прервался, чтобы вновь зазвучать. Но по-новому, визгливо, с надрывом:

– Я его ненавижу! Их все ненавижу! Суки! Что же они натворили!

Это был не мой голос, не мои мысли. Чужие, но какие-то правильные. Словно кто-то знал правду. Истину, что творилась в интернате все эти годы.

Теперь Антонина говорила тихо, иногда на распев. А потом резко запнулась. Ее губы задрожали. И тело внезапно вздрогнуло, словно ее прошибло током.

Антонина резко открыла глаза. Ее обезумивший взгляд коснулся меня, и она сухо произнесла:

– Сеанс окончен, можешь идти.

Я быстро встал и направился к двери. Слегка замешкавшись у выхода, все-таки осмелился и обернулся, услышав слова Антонины.

– Курент, мать его! Курент… бедный мальчик.

Наверное, она сказала еще что-то, но я не расслышал, потому что из старых металлических рупоров вырвался оглушающий вой сирены. И замигал красный фонарь в конце коридора.

Глава 5. Семимостье

Я забежал в кабинет и замер возле двери. Внутри творилось что-то невообразимое. Все окружили Карла, который сидел за столом, словно прилежный ученик. Его ладони лежали на поверхности большой светло-зеленой кальки, не давая той свернуться обратно в рулон. Но это было еще не все. В какой-то момент Карл забился в припадке. А все вокруг просто стояли и смотрели, затаив дыхание. И никто даже не попытался ему помочь.

В школе нам рассказывали, что у некоторых людей бывают приступы эпилепсии, когда человек впадает в некое шоковое состояние, весь дрожит, трясется, словно от холода, а еще у него изо рта идет пена и он может проглотить свой язык. И ему просто необходима посторонняя помощь!

С Каром творилось нечто похожее.

– Может быть, вызвать скорую? – предложил я.

– Все нормально! – тут же откликнулся Артур. Но в его голосе чувствовалось напряжение.

Внезапно Карл остановился, потянулся к своей любимой кружке, взял ее, и у него вновь случился приступ. Густой чай вылился на бумагу, образовав вытянутое пятно.

– Быстрее карандаш! – крикнул Артур.

Вика тут же исполнила приказ.

Дрожащей рукой Карл начал обводить странный рисунок. Грифель вырисовывал непонятные контуры. Я, вытянув шею, сделал несколько шагов вперед.

Сначала мне показалось, что Карл нарисовал какое-то чудовище или что-то вроде того, но все оказалось гораздо проще. Это была карта.

– Что это за место? – уточнил Артур.

Стас напряженно схватился за виски, словно вспоминая, где он мог видеть подобные очертания, а потом протяжно замычал, напрягая извилины.

– Ну, давай, соображай! Время не терпит! – взволновано выкрикнул Артур.

– Сейчас, сейчас, – сквозь зубы процедил Стас.

А Карл продолжал чертить поверх чайного пятна. Движения его, на первый взгляд, были хаотичны. Но впечатление это оказалось обманчивым. Когда я приблизился к столу, то различил четкие границы, прямые линии и извилистые каналы – долговязый рисовал мосты и каналы.

– Пикалов мост! – внезапно щелкнул пальцами Стас.

– Уверен? – уточнила Вика.

– Сто процентов!