– Вы пока собирайтесь, а я пойду, покурю.

– Она на балконе курит? – спросила Маша, когда Ольга вышла.

– Нет, на лестнице.

– А мне можно будет на балконе курить?

– Я надеюсь, что ты вообще не будешь курить, – улыбнулся я и продолжил: – Не будешь курить, пить, ругаться матом, делать татуировки, вставлять в нос пирсинг, нюхать кокаин, глотать колеса, гнать герыч по венякам. Не начнешь в тринадцать лет тра… – тут я остановился. Маша сидела, открыв рот.

– А будешь хорошей девочкой и извинишься перед Ольгой, – закончил я.

– А мне не будет тогда скучно жить?

Я подавился.

– Если извинишься перед Ольгой? Не будет, – нашелся я.

Маша молчала.

Я молчал тоже. Не знал, что делать. Не хотелось на нее давить и не хотелось позволять ей хамить.

Так мы и домолчали до возвращения Ольги.

– Вы готовы, наконец? – спросила она.

– Я-я, – вполне по-немецки ответил я. – Поехали, – кивнул я Маше.

В спортивном магазине Маша, конечно, была удивлена покупкой велосипеда. Купили складной, легко помещающийся в багажнике шестидесятой вольво. К выбору цвета девочка отнеслась индифферентно. Больше выбирали мы с Ольгой. Продавец отрегулировал седло и руль по росту Маши, и железный конь был торжественно вкачен под золотую листву деревьев в парке.

А дальше выяснилось, что кататься Маша не умеет. Совсем.

Дорожки и аллейки Нескучного сада, по которым в детстве гонял в казаков-разбойников, я теперь пробегал рысцой, держа велосипед с Машей одной рукой за руль, другой за седло. Велик кренился, Маша падала, я ловил. Мы смеялись и кричали. Ольга с мрачным видом шла и курила или впереди нас, или далеко отстав.

Когда мы наконец добрались до аттракционов, то были взмокшие, уставшие и голодные. И я предложил сначала поесть.

Обед был слегка испорчен кислой Ольгиной физиономией. Как я ни старался вовлечь ее в беседу, шутил, говорил комплименты, настроение ее не улучшалось. Зато Машка была очень довольна. У нее начало немножко получаться кататься. Она рассказывала, что отлично умела гонять на трехколесном, и сказала наконец, за что получила сегодня пятерку.

«Вот ведь, господи, человека еще нет, девять лет всего, – думал я про нее, – а какая уже женщина, блин. Вот уж сучье племя, воистину».

После десерта Ольга сказала, что ей неплохо было бы поехать позаниматься перед завтрашним переводом. И что мы можем спокойно догулять, а она и сама отлично доберется на такси. Мне еле удалось уговорить ее остаться.

На аттракционах Ольга с нами не каталась. Единственно проехала кружок на колесе обозрения. Мы с Машей прокатились дважды. Велосипед мы оставили у дежурного. Потом на велике сидела Ольга, ожидая, пока мы накатаемся на очередных каруселях или американских горках.

Когда мы, наконец, засобирались назад к машине, Ольга сказала:

– Нет, ребят, давайте вы одни. Пока вы до тачки доберетесь, я уже дома буду.

И я не стал ее удерживать.

Однако добрались мы быстро. Машка устала, и ехать на велосипеде не могла. Она ехала на мне, а велик я катил рукой.

Как я и ожидал, Ольгиного пежо на стоянке у дома уже не было. На столе на кухне она оставила записку: I’ll be back. И нарисовала кулак с поднятым большим пальцем.

– Можешь прочитать? – спросил я Машу. Английский она учила уже два года.

– Я буду взад, – с запинкой перевела она.

Я заржал, не удержался.

– Нет, – смеясь проговорил я, – она не будет в зад. Она просто вернется. У тебя на завтра уроки есть?

– Поназадавали, – вздохнула Маша.

– Сейчас делаем уроки, потом ужин, душ и спать. И никакого телевизора, – составил я программу на вечер. – У тебя завтра непростой день. Когда ты вернешься из школы, меня дома не будет. У меня работа, поэтому обедать будешь сама. Если захочешь, можешь потом пойти погулять. Только от дома далеко не уходи, чтобы не заблудиться. И телефон с собой не забудь. Если что, звони мне. Потом еще поучимся дверь отпирать-запирать.