сколько слёз и горьких проклятий слышали вахтёры!

Суждено было и ему самому в один прекрасный день

стать отвергнутым возлюбленным молодой красотки.

Господи, как он проклинал себя, впуская сам однажды

на рассвете в общежитие эту нагулявшуюся дрянь,

прятавшую от него счастливые довольные глаза,

как он плакал потом – всё, жить больше незачем,

как мстительно радовался её зарёванному лицу потом,

когда его бывшую «поматросили и бросили».

Ах, эта извечная женская склонность к вероломству…

Итак, было седьмое марта, девять часов вечера,

когда в мужскую комнату ворвалась женская толпа.

Степанова, изволившего мирно дремать, растолкали —

он никогда в жизни не видел столько разъярённых лиц,

его толкали, рвали с плеч рубаху, что-то орали…

Это был первый массовый психоз на его памяти,

если не считать майско-ноябрьских демонстраций —

наблюдать спросонок женское безобразие было жутко,

доселе милые дамы преобразились в злобных фурий

и вели себя крайне негативно, вымещая свою злость —

тайком щипали, тыкали кулачками – почему, за что?

«Тихха!» – от его рыка с потолка посыпалась извёстка,

опешив, нападавшие отступили, и всё прояснилось.

Витя, человек труда, поступил по-своему правильно.

Он реально мыл всю зиму все эти чёртовы сортиры,

то и дело требуя оплаты – ему обещали и не платили,

к весне гегемоново долготерпение совсем иссякло.

Витя долго слушал подколки и насмешки в свой адрес,

разозлился и в аккурат перед женским праздником

заколотил гвоздями-сотками двери в туалеты,

после чего забаррикадировался в своей каморке,

с чувством выполненного долга накатил «бормотухи»,

расхрабрился и запел козлетоном излюбленное:

– Еду-еду-еду я, в Благовещенск еду я,

там живут мои друзья – алкоголики и я!

Ситуация была патовой – Витя предусмотрительно

уволок единственный лом-гвоздодёр в своё логово.

Пока утомлённые естественными потребностями дамы

организованно бегали в соседнее мужское общежитие,

Степанов вёл сложные переговоры с террористом,

которые срывались несознательными гражданками,

то и дело категорически требовавших Витиной крови.

Процесс затянулся – достигнув к полночи консенсуса,

в сопровождении беснующихся жительниц общежития

они торжественно шествовали от туалета к туалету,

Витя, ворча и для вида на каждом шагу упираясь,

выдирал с визгом гвоздодёром из косяков гвозди.

Одна крупногабаритная девушка из финансисток,

алчно глядя на нетрезвого субтильного сантехника,

неожиданно с восхищением резюмировала:

«Вот это мужик! Вот это я понимаю! Сказал – сделал!»

Светало. Степанов вахтёрил, отгоняя сигаретой сон,

«жрицы любви» возвращались с ристалищ страсти,

покупать цветы-конфеты и поздравлять было некого,

девчонкам из группы отдарились какой-то ерундой,

предстоял суматошный день, дежурил свой деканат,

всё должно было происходить на высшем уровне,

где-то в тумбочке валялась недописанная курсовая…

Зевая, появился его напарник, «афганец» Сидоренко,

недавно вернувшийся с боевой медалью из Кандагара,

он служил в десанте и случайно остался в живых —

не полез в БТР, нарушив приказ «всем под броню»,

и когда БТР налетел на мину, весь экипаж погиб,

а Вовку выбросило на камни и тяжело контузило.

Теперь Вовку то и дело приглашали на всякие вечера,

юные прекрасные школьницы дарили герою цветы,

отчего героический Вовка страшно смущался и краснел.

Это поначалу «афганцев» привечали, потом забыли…

– Ты слышал? Вчера у соседей девчонка повесилась!

Сердце замерло в горле, краска ударила в лицо:

«Накликал, напророчил! Дура, ой, дура какая!» —

первым делом Степанов подумал про «бывшую»,

это она шастала на дискотеки в соседнее общежитие.

– Наша?!

– Нет, не наша, с автомобильного факультета…