А старший лейтенант все же остался без ног. В последних числах июля моя бабушка Оля, оставшаяся в оккупированном городе Рогачеве, получила письмо от командира транспортной роты, который несколько дней прожил в ее доме. В письме он писал, что, как и его брат, он остался без обеих ног и просил бабушку забрать его к себе, т.к. немцы обычно тяжелораненых добивают. Он находится в лагере военнопленных в Бобруйске в бараке для тяжелораненых и, что жители Бобруйска разбирают раненых и пленных к себе домой, называя пленных своими ближайшими родственниками. Хотя на самом деле они были чужие. Бабушка взяла сало и самогона для взяток охранникам и направилась в Бобруйск. Сало и самогон у нее забрали, конечно, но два дня «водили за нос» не разрешая встретиться с «зятем», а потом один из полицейских сказал: «Бабуля езжай домой, ещё до твоего приезда в Бобруйск всех тяжелораненых, в том числе и твоего зятя, застрелили, а потом вместе с бараком все трупы сожгли». Бабушка уехала домой в Рогачев.

А мы поехали вглубь Советского Союза. Вначале военная машина довезла нас до Гомеля. В Гомеле на следующий день нас посадили в эшелон вместе с другими эвакуированными. Довезли до какой-то крупной узловой станции уже в России. Всех переписали и сформировали эшелон, уходящий ещё дальше, в Сталинградскую область. До Сталинградской области мы ехали 10 дней. То ехали часов 12 без остановки, то останавливались у каждого столба. Все время опасались бомбежки. На крупных станциях нас кормили. Мы выходили на перрон, как правило, на перроне были уже установлены столы, стулья или табуреты или просто доски клались на два стула. Усаживались и обедали, было первое: суп или борщ, второе и стакан чая или компота.

Высадили нас в сталинградской области станция Фелоново. В эвакуацию мы ехали как на пикник. Никаких зимних вещей не брали, да, и вообще вещей у нас практически не было. Не было совершенно никакой посуды. Было только одно или два одеяла, подушка и две простыни. Я и брат мы были одеты в шорты. Моя мама и мы считали, что до зимы наши войска освободят Белоруссию, и мы вернемся в Рогачев. Увы! Нам пришлось жить в эвакуации три года. Со станции Фелоново нас повезли в Киквиденский район в село Журавка, бывший немецкий колхоз. Русские там тоже жили, но их было мало.

В конце августа маму направили на работу учительницей в школу в одну из деревень Новоаненского района, колхоз «Красный боец». И мы туда поехали.

4х-классная школа на одного учителя. Там должен был быть только один учитель. Поселились мы в школе. В деревне отдельного жилья для учителя не было. В школе мы поселились в так называемой учительской комнате.

Там жили с 1941 на зиму 1942 года, частично лето 1942 года. Тетя Женя эвакуировалась вместе с нами. И мама, и тетя Женя работала так же в колхозе.

Зима 41 на 42 год была чрезвычайно суровая, морозы были ниже -40С. Весь урожай был собран осенью, а подсолнух остался. В декабре часть школьников, в том числе я, под руководством моей мамы поехали в поле собирать семечки. Ехали на санях, уже было много снега, и мороз стоял около -30 С. Я был одет очень плохо, но на санях я лежал и был укрыт тулупом. У каждого школьника и у моей мамы на плечах висела сумка, в которую выбивали из шляпок подсолнуха семечки. Я тот час же замерз. Все мне стало безразлично, я хотел даже лечь в снег и уснуть. При морозе -30С я конечно бы замерз насмерть. Мама стала заставлять меня бегать, я не хотел. Тогда она стала меня бить, чтобы я бегал. Это был единственный раз в моей жизни, когда меня била мама. Но я стал убегать от нее и бегать. Это меня спасло от замерзания. Я как-то согрелся даже. Не надевая больше ничего, я стал со всеми вместе выбивать семечки из шляпок подсолнечника. Ездили мы на уборку подсолнечника всего один раз.