Мама тот час же сказала: «Все, пусть они все тут подохнут, а я пойду с детьми в Рогачев». На, что Верняковский сказал, что он не пойдет. Они после смерти общей дочери достаточно часто ругались. Мама его все время отсылала в военкомат и на фронт. А, он все время говорил: «Нет, там можно погибнуть». Хотя потом он погиб во время войны, будучи командиром разведки одного из партизанских отрядов под Свистлочью. И в 1944 году при переговорах партизан с немцами и полицейскими, полицейские его повесили. Т.е. он погиб все равно, во время войны невозможно занимать нейтральную позицию.

Он забрал своего сына Вовку и пошли они в противоположную сторону от нашего маршрута в Рогачев. Мы пошли в Рогачев за день прошли 40 километров. Немцы нам не попадались, только один раз мы увидели в километрах трех от нас примерно эскадрон немецких кавалеристов. Их командир остановился, посмотрел в бинокль в нашу сторону. И поскакал вслед за своими. Поздним вечером мы пришли в деревню Новое Село.

Там не было ни наших, ни немцев. Первый раз за время оккупации местные крестьяне нас покормили. В этой деревне было много рогачевцев. Однако же они в Рогачев не шли. Мама нашла там несколько своих знакомых, один из них был преподаватель педучилища, в котором она когда-то училась. Он сказал, что пройти в Рогачев невозможно, нужно было идти прямо к Днепру, три с половиной километра. Между шоссе и городом был лес, с левой стороны от шоссе так же был лес. Шоссе проходило как бы по большой просеке. Правда, лес не доходил до Днепра с полкилометра. По просеке и шоссе пройти было невозможно, т.к. все это трех километровое пространство от села до Днепра простреливалось чье-то артиллерией. То ли немецкой, то ли нашей, я не знаю. Я увидел только то, что снаряды рвались там беспрерывно.

Утром мы вышли из деревни, дошли до начала просеки. Там была группа рогачевцев, среди них тот же мамин знакомый. Они говорили, что все кто сегодня пошел по этой дороге к Днепру, были убиты. И несколько трупов даже виднелись с началом просеки. Мы просидели там с мамой минут тридцать. Артиллерийский огонь не прекращался. Тогда мама обратилась к тети Жени, к ее подруге, ко мне и к брату: «А может все же пойдем? Мне надоело здесь быть. Мы здесь никому не нужны, ни крестьянам местным, ни немцам. И, если мы по дороге погибнем, ну, что ж. Значит так и будет». Потом переспросила: «Ну, что пойдем?». И мы пошли. Ни один человек из Рогачева к нам не присоединился.

Описать этот трехкилометровый наш поход к Днепру невозможно. Как только мы зашли на просеку рядом разорвался снаряд. Взрывом нас разбросало в разные стороны, но никто из нас даже ранен не был. Мы были слегка оглушены, но не более. Пошли дальше и такое с нами происходило не менее десяти раз. После второго взрыва мы уже ничего не слышали, отупели и шли как скот на бойню. Где-то на пол дороге нас обогнал велосипедист. Буквально впереди нас метров за сто, очередным взрывом снаряда его разнесло в клочья. Велосипед упал, когда мы подошли только одно колесо вращалось. Мы прошли мима, и все так же при взрывах дошло до берега Днепра. Спустились вниз на береговую кромку. Здесь снаряды нас уже не доставали, хотя по Днепру немцы стреляли шрапнелью, но нас никого не задело.

Мы прошли под обрывом и вернулись домой. Потом эвакуировались. Командир транспортной роты, которая стояла в нашем саду, посадил нас в автомобиль и сказал: «Уезжайте, Рогачев, конечно, мы сдадим». При этом он передал моей маме письмо своему брату инвалиду, живущему в Воронеже. Его брат лишился ног во время финской войны. И этот командир транспортной роты, старший лейтенант, говорил моей маме: «Мой брат остался без ног, я очень боюсь такого же ранения». Благодаря этому старшему лейтенанту мы все же эвакуировались. Это было примерно 20 или 21 июля. 23 июля 1941 немцы снова заняли город Рогачев. Теперь уже надолго.