Работа – дом.

Документы – цифры – подписи.

Раньше она судила людей. Разбирала дела, вынуждена была вглядываться в чужие судьбы, разбирать, кто прав, кто виноват.

Теперь она не могла.

Ей было всё равно.

Апатия накрыла её, будто густой туман. Жизнь обесцветилась, стала… чужой.

Но был один момент. Один короткий, жалкий проблеск настоящего.

Кладбище.

Она шла туда каждый день.

Всегда.

В любую погоду, в любой холод, в дождь, снег или ледяной ветер.

Её керосиновые глаза вспыхивали слабым огоньком, едва она ступала на влажную землю между могилами.

Она шла к нему.

К Саше.

К тому, кого она больше не могла обнять.

К могильной плите, на которой было выбито его имя.

И вот она садилась на колени у надгробия, не обращая внимания на мокрую землю, не чувствуя холода.

Доставала телефон.

– Привет, любимый.

Она говорила спокойно.

Без слёз.

Без истерик.

Просто… говорила.

– Сегодня был тяжёлый день. Я запуталась в бумагах, да и начальник снова недоволен. Хотя мне плевать… – она усмехалась, убирая выбившуюся прядь с лица. – А ещё я видела дурацкое видео. Сейчас, сейчас покажу…

Она открывала экран, нажимала «play».

Смешной кот прыгал и падал, лапы разъезжались, звук «бум» – и Алина усмехалась.

– Вот… Ты бы точно рассмеялся.

Она смотрела в пустоту.

Она будто видела его.

Смотрела на безмолвный камень, но знала, что Саша где-то там, рядом.

– Ты знаешь… Сегодня я заходила в наш любимый магазин. Купила мармеладки. Как раньше.

Она помолчала, вглядываясь в буквы на камне.

– Но мне они не понравились. Они какие-то… пустые.

Она проводила пальцами по мрамору, словно надеясь почувствовать его тепло.

– Чёрт, Саш, как же мне плохо без тебя…

Она снова улыбнулась.

Такими слабыми, покорёженными губами, что улыбка больше напоминала гримасу боли.

– Я скучаю, любимый…

И тогда, ближе к концу разговора, её слёзы тихо, осторожно начинали стекать по щекам.

Она не всхлипывала, не рыдала громко.

Просто сидела.

Долго.

Бесконечно.

Обняв свою боль.

И плакала.

Дни летели.

Проносились мимо, как машины за окном. Безликие, незначительные.

Алина не чувствовала их.

Она просто жила. Вернее, существовала.

С работы домой. Из дома на кладбище. С кладбища снова домой. Цикл. Бесконечный, как старая пластинка с заезженной мелодией.

Подруги приходили. Сначала часто, потом реже. Они пытались её вытащить, вернуть в реальность.

– Алин, ну так нельзя. Это уже клиника какая-то. – Катя, её старая подруга, сидела в кресле, держа чашку кофе, которую Алина даже не попробовала.

– Что нельзя? – глухо спросила Алина, листая старые фотографии на телефоне.

– Так жить. Вернее, так не жить. – Катя сжала пальцы на ручке чашки. – Саша бы не хотел, чтобы ты убивала себя вместе с ним.

Алина посмотрела на неё.

Долго.

Пусто.

– А он тебя сам просил?

Катя отвела взгляд.

– Алина…

– Он сам тебе говорил, что не хочет, чтобы я так жила?

Катя молчала.

– Ну вот и всё.

– Чёрт возьми, Алина! – голос подруги сорвался. – Тебе нужна помощь! Психолог, антидепрессанты, хоть что-то!

– Мне нужен он.

Катя сжала губы.

– Ты не можешь его вернуть.

– Знаю.

– Тогда живи.

– Не хочу.

После этого Катя ушла.

И больше не приходила.

Другие тоже пытались.

Оля притащила билеты в кино.

– Мы идём. Фильм фигня, но зато похрустим попкорном и поржём.

– Нет.

– Пожалуйста, ради меня.

– Я не могу.

– Ты не хочешь.

– Разницы нет.

Оля тоже ушла.

В конце концов, осталась только тишина.

И эта пустота.

И вот однажды, глубокой ночью, Алина проснулась.

Просто открыла глаза.

Повернулась на другой бок.

И увидела пустое место рядом.

Оно было таким чёртовски холодным.

Она села.

Посмотрела на подушку.

Раньше там были его волосы.

Он всегда забывал убирать свои чёртовы волосы с подушки!