Глава 2: Друзья и секреты: Когда доверие становится миной замедленного действия

Тяжесть на душе Анны росла с каждым днем. Она чувствовала себя как в ловушке. Физика превратилась в эмоциональные американские горки: предвкушение перед уроком, головокружительный восторг от его внимания (даже мимолетного), и затем – болезненный спад, когда он уходил, оставляя её наедине со своими запретными мыслями и стыдом. Она ловила себя на том, что ревнует, когда он улыбался другой девочке, объясняя задачу, или когда кто-то из одноклассников шутил с ним на перемене. Эта ревность была иррациональной и мучительной.

«Зачем я так себя веду? – мысленно корила она себя, уткнувшись лицом в подушку вечером. – Он учитель. У него своя жизнь. Он видит во мне только ученицу. Только ученицу! Почему я не могу это принять?» Но тело не слушалось разума. При одном воспоминании о его голосе или взгляде в груди разливалось тепло, а в животе – неприятно сладкое щемление, как перед падением с высоты. Она замечала, как её ладони моментально становились влажными, а пульс учащался, стоило ему приблизиться. «Это гормоны, – пыталась рационализировать она, вспоминая что-то из уроков биологии. – Просто химия тела. Надо взять себя в руки». Но объяснение не приносило облегчения. Чувства были слишком реальными, слишком всепоглощающими.

Единственным спасением была Катя. С Катей они дружили с первого класса, делились всем: от секретов про первую менструацию до мечтаний о будущем. Катя была её якорем в этом бушующем море эмоций. И однажды, после особенно напряженного дня, когда Анна весь урок физики провела, краснея и сбиваясь при ответе на простейший вопрос Алексея Сергеевича, терпение лопнуло. Они сидели в укромном уголке школьного двора во время большой перемены, под старым кленом, чьи листья уже начали желтеть.

«Кать… – начала Анна, глядя куда-то вдаль, сжимая в руках кусок хлеба от бутерброда так, что он превратился в липкий комок. – Мне надо тебе кое-что сказать. Только… ты не смейся, ладно? И не осуждай. Пожалуйста».

Катя, обычно шумная и веселая, сразу насторожилась. Она отложила свой бутерброд. «Что такое, Ань? Ты же вся красная. Опять двойка по алгебре? Или мама ругалась?»

Анна покачала головой. Она глубоко вдохнула, чувствуя, как сердце колотится о ребра, словно птица в клетке. Голос дрожал. «Нет… Это… сложнее. Я… Кать, я кажется… влюбилась». Она замолчала, ожидая облегчения, но его не было, только новый прилив жара к лицу.

«Ну так это же здорово! – Катя оживилась. – В кого? В Димку с параллельного? Я давно замечала, как он на тебя пялится! Или… может, в Сергея из нашего класса? Он же тебе на днях помог с портфелем!»

Анна сжала губы, тряхнула головой. «Нет… не в Димку. Не в Сергея». Она посмотрела прямо в глаза подруге, в которых уже мелькнуло недоумение, смешанное с зарождающимся ужасом. «Кать… Я влюбилась… в Алексея Сергеевича».

Наступила тишина. Шум школьного двора – крики, смех, мяч, ударившийся о стену – внезапно отдалился, словно Анна и Катя оказались в звуконепроницаемом пузыре. Катя замерла, её глаза округлились, а рот приоткрылся. «В… Орлова? – выдохнула она наконец. – В учителя физики? Ты серьезно? Анна, он же взрослый! Ему лет тридцать, наверное!»

Слова Кати были как удар ножом. Анна почувствовала, как внутри всё сжимается от страха и стыда. Но раз уж она начала, нужно было договорить. «Я знаю! – воскликнула она тихо, но отчаянно. – Я знаю, что это странно! Безумно! Неправильно! Я сама себе это говорю каждый день! Но я ничего не могу с собой поделать!» Голос её сорвался. «Он… он такой не такой, как все. Умный… Ты слышала, как он говорит о звездах? Как будто сам там был! И добрый… Помнишь, как он Витьке из 8 „Б“ после уроков помогал, хотя тот вообще ничего не понимал? И смотрит… когда смотрит, кажется, что он видит прямо внутрь тебя, видит, что ты способна на большее…» Она замолчала, с трудом сдерживая слезы. «Я просто… не могу не думать о нем. Все время. Это как болезнь».