Милана шумно сглотнула и замерла где-то на рубеже между страхом и отчаянием. Закричать? Пересохшее горло не даст. Бежать без оглядки? Ноги онемели, проминая матрас бесполезными культями. Какое-то время она не могла пошевелиться, пока ее голова не крутанулась на бок, как отрубленная. Ее глаза вперились в ночного гостя. Рядом с ней на кровати лежал отец в длинном плаще. Он невозмутимо пялился в потолок. Первой мыслью Миланы было: как бы мама накостыляла ему, увидев, что он забрался на кровать в уличной одежде. Затем она подумала о смирительной рубашке. Не слишком ли туго ей завяжут рукава, когда она загремит в психушку? Белые таблетки, зашарпанный пол и неуемное желание летать, как и у всех больных. «Ну, уж нет. Это уже слишком.» Милана закрыла глаза, посчитала до десяти и снова открыла. Отец по-прежнему неподвижно лежал рядом. Она проделала еще пару раз эту манипуляцию. Все без толку. Приглядевшись Милана заметила, что одежда на отце насквозь мокрая и покрыта какой-то мерзкой слизью. От этого он походил на липкую лягушку. Его голова медленно повернулась. Лицо покрывали гроздья присосавшихся к нему пиявок, в глазах копошились черви, а изо рта торчал рыбий хвост, бьющий его по щекам.

Милана что было сил ущипнула себя за руку. Боли она не почувствовала. Страх затухающей свечей сошел на нет. Обиженный сценарист сновидений выкинул Милану в реальность, и она с облегчением выдохнула. Стрелки на часах подступали к семи. Время подъема. Милана отключила разминающийся на старте будильник и накинула халат. Проходя мимо книжной полки, она зацепила взглядом одинаковые корешки с крупной фамилией из четырех букв и произнесла:

– Из-звини, С-стивен, но нам нужно на время расс-статься, чтобы вс-се п-переосмыслить. Ты меня п-пугаешь!

Ела Милана как оголодавший путник, после недельного скитания по лесу. Все-таки засыпать на голодный желудок было не самой лучшей идеей. Папа еще не пришел с ночной смены. Он работал мастером на заводе по производству чего-то там, для изготовления чего-то там. В этом они и сошлись – отец не лезет в ее учебу, Милана не интересуется тяжкими заводскими буднями. Каждому свое.

– Что с тобой вчера приключилось? – заботливо спросила мама.

– Н-ничего. – ответила Милана.

Мама склонила голову на бок и прищурила глаза. Она все чувствовала, как будто у нее в ухе был встроен тревожный блютуз-наушник. И когда с дочерью случалась какая-нибудь неприятность, он трезвонил громче городской серены.

– Нуу.

– П-правда мам, все х-хрошо, – Милана взяла себя в руки. – Много д-домашки задали, п-просто.

Выдержав напряженную, но короткую паузу, мама сдалась:

– Хорошо. Допустим, убедила. Ты же не будешь заниматься глупостями?

Милана не поняла, о каких глупостях говорит мама, но на всякий случай отрицательно покачала головой.

– Вот и хорошо. Иди собирайся, а то опоздаешь.

Занятия в школе отменили. Весь класс собрали в кабинете химии, и по одному вызывали в кабинет директора. Милана догадалась, что произошло что-то нехорошее. От нарастающего волнения она не то что в слух, даже про себя начала заикаться. Каждого ученика, возвращающегося от директора, подзывал Виктор Павлович, учитель химии. В его лаборантской тоже проходил тайный разговор. Прошедший весь путь мученик, садился за парту и молча погружался в изучение первой попавшейся литературы, которую мог держать и вверх ногами. Когда назвали фамилию Андронова, Милана поплыла, на лбу выступила испарина. В ее голове всплыл образ парашютиста, раздавленного неизбежностью первого прыжка.

Она шла по коридору как узник обреченный на смертную казнь. За все время обучения в школе ее ни разу не вызывали к директору. Она понятия не имела, как школьник должен себя вести перед главой учебного заведения. Милана боялась опозорится и выставит себя круглой дурой. Она либо начнет заикаться как автомат Калашникова, либо, еще чего хуже назовет директора «Ваша светлость», или «Ваша честь». Но выбора нет и потусторонний неизведанный мир открывается через три, две, одну…