О, а доктор мне, определённо, нравится всё больше. С юмором мужик. 

— Юлия Николаевна, как вы себя чувствуете? – Роберт Германович присел на стул рядом со мной, взял запястье, чтобы измерить пульс. При этом успевал пристально следить за моим взглядом. 

Никогда не понимала, как можно одновременно  измерять пульс и разговаривать с пациентом. 

Я хотела ответить доктору, что у меня всё хорошо, но не смогла. 

— Юлия Николаевна, вы меня слышите? – Говорить можете? – Роберт Германович понял, что я молчу не просто так. 

Я слышала, но сказать что-то в ответ у меня не получилось. 

Я молчала. 

Во взгляде врача появилось напряжение. Даже тон его речи изменился. 

— Юлия Николаевна, пошевелите пальцами правой руки, если слышите меня. 

Пальцы остались без движения. 

Где-то внутри меня разорвалась паническая бомба. Что происходит? Я не могу говорить и не могу пошевелить руками. 

От ужаса я вся рванулась и, о чудо! - мои ноги откликнулись лёгким, едва заметным движением. 

Мама замерла с таким испуганным выражением лица, что мне стало ещё страшнее от происходящего. Вернее от непроизошедшего. 

Врач обернулся к маме и Маринке и, видимо, увидев их лица, спокойно сообщил:

— Рано пугаться, дамы. Сейчас я назначу полное обследование для Юлии Николаевны и всё будет ясно. А пока всем нужно удалиться. Девушка  десять дней в коме была, сама очнулась. Она и так у вас дважды герой. 

Десять дней? Какой ужас… 

Моё сердце лихорадочно засуетилось. 

Руки, ноги, хвост и речевые возможности на мгновение перестали меня интересовать. На первый план выплыл чёрным лебедем главный страх: 

у меня ведь книга на литературном сайте без публикаций столько времени!...

***

— Привет. К тебе не прорваться.  – В палату, куда меня перевели из реанимации, заглянул  мой отец. 

Он так и не успел тогда вместе с мамой и Мариной навестить меня. Всех выгнали, меня повезли по разным кабинетам, где совершали манипуляции разного рода: от пощипываний до мрт- съёмки. 

Я молчала. Отец присел рядом. Взял меня за руку. 

— Юлька, ты, главное, ни о чём не переживай. Всё будет хорошо. Ты нас так напугала, а сейчас уже не страшно. Ты не прилетела, на телефон не отвечала. Я давай Лидии перезванивать. А я у неё в чёрном списке или как… Не дозвонился. Уже думал взять другой телефон у кого-нибудь, но Маринка мне позвонила и всё рассказала.  Телескопический трап рухнул. Рукав к самолёту. А ты как раз шла по нему. Погибших, слава богу, нет. Но сильно пострадавших много. Но ты не переживай, – видно было, что отец сильно волнуется и изо всех сил старается, не подавать виду, – главное, что жива. А на ноги мы тебя поднимем! Я говорил с врачом, с Робертом,– отличный , кстати, мужик, – кости целы. Ушибы, но ничего критического. 

Предположительно, на нервной почве у тебя сейчас это всё. - Папа развёл руками, не находя или боясь слов. 

Я и сама уже эту версию  слышала от докторов. 

Переломов нет, защемлений нервов не нашли. 

Почему пациент, то есть я, не говорит и не шевелит руками - неясно. 

На полном серьёзе меня допытывали, не притворяюсь ли я. 

Я, не притворяясь, заплакала. 

Мне было страшно. А меня обвиняли во лжи… 

Так, наверное, себя чувствует изнасилованная женщина на допросе в полиции: ей плохо, ей страшно, её тело как чужое, а ей задают вопросы, в том числе и на тему, а не сама ли она это всё устроила… Ужас. 

Первые два дня после выхода из комы меня так лихорадило от страха, что Роберт Германович назначил мне успокоительные в уколах. Я вырубалась и только так успокаивалась.  Вот такой каламбур, да.

Сейчас мне в какой-то степени легче. Я не боюсь. Я в депрессии.