– Покажешь мне набережную? – внезапно поймал пролетающую мима мысль он. Он пару раз проезжал мима, и всё никак не находил времени остановиться, спуститься с транспортного акведука к манящей панорамами выложенной пешей аллее вдоль бегущей воды.

Внезапно он поймал себя на осознании и испуге: с той, другой, они тоже любили набережные и такие прогулки. А он настроен был избегать любых повторений. Любых откликов. Любых оглядок.

Любых возвращений.

Но ведь то был другой город. И ни разу не зима. Зимой там у воды – слишком холодно.

А сегодня – не было мороза. Была просто картинка.

«Это было лихо…» – додумывала она, поражаясь стремительности сюжета и персонажей в нем, одним из которых была она сама…

– …Лихо! – вторил он ей вслух. – Я только 2 часа назад узнал, кто ты. Имя, и вообще. Боялся, что ты… Ну, очень юная ещё, а тут – такое. Думаю, ну… все, капец! Знаменитость, заслуженная, москвичка…

– Да я не очень-то и Москвичка. Только последние 10 лет. Родители приехали вслед за мной из Кемерово, когда меня позвали в Сборную. Устроились, потом пошли мои призовые. Вот и дом, и прописка.

Саша поглядывала краем глаза на этого нежданного спутника в капюшоне, пытаясь узнать в нем – вчерашнего такого же. Но узнавание искажалось. Перемешивалось в причудливом купаже: невозможности, сюрреальности,

и простоты. Она готова была нестись на другой конец земли – впервые в своей жизни – чтоб снова увидеть его и ощутить его энергетику, его эксклюзивность,

но совсем не уверена была, что готова вот так, остаться с ним… не то что «один на один», а…

на равных! Много лет привыкшая быть в фокусе, в ореоле своей недостижимой образцовости, хронически извинявшей её невозмутимую арктическую холодность реакций и оценок, она вчера впервые поменялась местами с человеком: почти затерялась для него в толпе… и

это так побуждало! Найти тропинку, путь к его вниманию и его взгляду. Путь к нему. И это

побуждение,

отменявшее в ней многое из того, что она в себе знала, уважала и что составляло её саму так долго,

…слишком долго…

…теперь антиподом гипнотизировало и приманивало. Сносило всё, что она знала о себе, к чему привыкла, и перепрошивало её сознание. Вчера она неудержимо… с жадностью сканировала какой-то неведомой животной сущностью в себе неведомую животную сущность незнакомого…

мужчины. На столько мужчины, в такой немыслимой концентрации, какой рядом с ней прежде и близко не было. Это сокрушительное притяжение «пугающего Масштабом и Взрослого» – чуть сглаживала мнимая поцанистость и беспечность в его облике и манерах, но возраст был обманчиво-разоблачителен: это был «самый расцвет сил». Гипнотичное смешение бесконечной энергии и мощи юности, и… Зрелости!

Оно сквозила во всем. В понимании себя и своих мыслей, своих возможностей. В подаче себя и своих действий. Своих решений. Зрелость в глазах. И в проживании эмоций – неторопливом, осмысленном, смиренном. Зрелость в теле. Зрелость, возможно, им самим ещё с непривычки до конца не понятая, но сочащаяся из него через самоуверенные манеры, основательность слов, голос и рисунки на теле. Зрелость, источаемая даже в молчаливой статике. В самых крошечных движениях. Физических, и движениях мыслей. Энергетическая.

Зрелость совершенно неотвратимая. Которую она не сумела игнорировать.

Основательность. Масштаб. Несоизмеримость. В нем – будто сосредоточилась мудрость веков, для неё пока недостижимая глубина. Он был для неё – шкатулкой открытий, открытий – в себе самой – какой-то картой сокровищ, ведущей к себе самой. Иным измерением, да. Все вокруг были склонны занижать ему это – возраст, мудрость, зрелость, концентрации, содержательность – и ему самому это было как будто привычно, но как-будто и не по нутру.