Это была одна из многочисленных причин, почему Чарли решил стать жрецом Тайбера.

Бог торговли, денег и ремесел не пользовался большой популярностью в таких городах, как Партепалас, где люди превыше всего ценили красоту. Религиозный орден, к которому относился Чарли, содержал небольшой храм рядом с портом, прямо в тени знаменитого городского маяка. Бригады рабочих сменяли друг друга, днем и ночью наблюдая за тем, чтобы пламя маяка не гасло, а хорошо смазанный механизм вращался без остановок. Ночью яркий луч заглядывал в витражные окна, освещая скамьи и алтари, подобно солнечным бликам.

Целыми днями Чарли щурился, корпя над иллюстрациями к манускрипту о деяниях Тайбера, поэтому в темноте видел плохо. Той ночью, мысленно благодаря свет маяка, он обходил храм, чтобы погасить свечи. Струйки дыма устремлялись к высокому потолку с изображением Тайбера, чей рот по традиции был наполнен драгоценностями и золотыми монетами.

Если бы луч маяка не озарил храм, Чарли бы никогда не заметил съежившегося под скамьей в темном углу Гариона. На его лице не было ни кровинки, и он выглядел белым, как кость. Если бы Чарли верил в привидения, то выбежал бы с криками из главного зала храма и бросился в свою комнату.

И тогда Гарион умер бы от ран прямо на холодном каменном полу святилища Тайбера.

Чарли же поступил иначе. Он вытащил его из-под скамьи и осмотрел при слабом свете нескольких непогашенных свечей. Конечно, Чарли был жрецом Тайбера, а не Лашрин или Сайрека, чьи последователи изучали медицину, но он вырос на ферме и рано осиротел, поэтому перевязывать раны умел.

Этого хватило, чтобы Гарион пришел в чувство и смог встать на ноги. Чарли принял его за одного из провинциальных рыцарей, прибывших в город на празднование дня рождения принца, и решил, что он просто нарвался на неприятности в какой-нибудь подворотне.

Но вскоре Чарли понял, насколько ошибался.

Раненый мужчина был не простодушным деревенщиной, а настоящим амхара – таким же хитрым и жестоким, как любой другой убийца из Гильдии. Его уязвимость длилась не больше мгновения.

Но этого мгновения было достаточно.

Они провели за разговорами всю ночь. Гарион находился на грани смерти, а Чарли – на грани паники. С каждой секундой ему все сильнее хотелось позвать старшего жреца или просто-напросто бросить амхара на произвол судьбы. Этот мужчина был опаснейшим убийцей, который, набравшись сил, мог отнять жизнь Чарли.

Тем не менее некий инстинкт, которого Чарли тогда не понимал, удерживал его на месте. Он наблюдал за тем, как лицо убийцы постепенно приобретает естественный оттенок, а щеки с каждым проходящим часом розовеют все сильнее. Все это время Гарион говорил, чтобы оставаться в сознании, а Чарли слушал с благожелательным вниманием, присущим любому жрецу.

Убийца поведал ему о большом мире за пределами Мадренции и даже Долгого моря. Он рассказывал о землях, казавшихся Чарли сказочными, и о деяниях, сколь поразительных, столь и ужасных.

– Для Церковного Мышонка ты удивительно молчалив, – сказал Гарион, когда начало светать. В его глазах отражалось пламя последней недогоревшей свечи. Он подвинул руку, слегка коснувшись руки Чарли.

– Для хитрого Лиса ты поразительно добродушен, – выпалил Чарли, удивив их обоих.

В течение следующих лет прозвища прижились.

Лис. Церковный Мышонок. Эти слова выкрикивались на улицах, смешивались с хохотом в тени садов и произносились шепотом в покоях. Они звучали среди рыданий в крипте, скрытой под одним из храмов Адиры, где их слышали лишь перья и чернильницы.

Теперь эти прозвища эхом раздавались в холодном воздухе Каслвуда.