– Так. Откуп-то мы и сами горазды взять, какой пожелаем… Отдохнуть треба перед наступом. А то имение нести мо́чи не будет, – пошутил Свенельд.

– И баб поять, – осклабился Волынец.

– И баб, – подтвердил Свенельд.

– Жёнку и дочку князеву дозволяешь принудить? Или себе желаешь? – деловито уточнил Кудряш, знавший, что воевода не одобряет насилие над знатными жёнами и может сурово покарать за подобный поступок. Была у Свенельда такая особенность, удивлявшая дружину, но не подлежащая обсуждению.

– Никак глаз положил на одну из них? – усмехнулся воевода. – Или на обеих сразу? Коли доберёшься до князевых баб, позволяю тебе, Кудряш, поять и жёнку, и дочку по-всякому, как только выдумки хватит и удали молодецкой…

Гридни вокруг довольно загоготали, принялись увлечённо обсуждать и даже изображать в непристойных движениях всевозможные способы телесного обладания и княжескими ближницами, и прочими будущими полонянками из Пересечена.

– Княжна – моя, все слыхали? – задиристо постановил Кудряш. – Загодя упреждаю, парни. Чтоб опосля без обид…

Лихорадочное возбуждение охватило старших гридней в преддверии грядущей горячей битвы. Один лишь воевода не разделил всеобщего веселья: его лицо посерьёзнело, непроницаемый взор устремился в дали, недоступные для простых воинов.

– Велю вам, парни, всё ценное из Пересечена забрать. Всех жён и девок полонить. Умельцев ремесленных казнить воспрещаю. Их свести ко мне. Остальных на ваше усмотрение. Чем больше полоните, тем больше выгоды стяжаете. То вы и сами, без меня знаете. Свезти полонян до холодов на торжище в Херсонес или Сугдею успеем. И главное, чтоб никаких стен от сего града не осталось. Лишь тлен и пепелище… – холодным жёстким голосом приговорил Свенельд: прощать покушение на свою жизнь он был не намерен. – Всё ясно?

– Так точно, воевода… – вразнобой, но воодушевлённо ответили гридни. Никто из них более и не сомневался, что завтра Пересечен падёт к их ногам. Раз воевода сказал – знать, так тому и быть…

Когда стемнело, в воинском стане началась бурная деятельность. Из рощи притащили таран, уложили его на дороге, ведущей из посада к воротам крепости. Сотня Асвера разместилась там же, в посаде; ночевали под открытым небом, некоторые гридни заранее вздели брони и вложили в руки оружие, чтобы пойти в наступ тотчас, как будет приказ. Подготовку к брани вели молча, старались и передвигаться как можно бесшумнее. Однако воинам Свенельда не удалось сдержать возгласов изумления, когда вдруг над Пересеченом взметнулось пламя. Горело на башне, расположенной в середине города, где находился вечевой колокол. А теперь, судя по пламени, колокол был снят, а навес над башней разобран, и огонь полыхал во всю мощь.

– Что за невидаль?

– Ворожат, что ли?.. И пожара не боятся…

– Асвер, у дозорных на стенах спросили? – обратился Свенельд к подошедшему сотнику.

– Да, воевода… Говорят, требы кладут богам. Просят, чтобы вразумили тебя замириться…

– Замириться… – задумчиво повторил Свенельд.

– Думаешь, подмогу призывают? – тревожно переспросил Асвер. – Соглядатаи наши не видали никого…

– Коли не видали – не значит, что подмоги нет. Наши соглядатаи уезжают на четверть сотни вёрст в разные стороны. Можно ли узреть пламя на большей удалённости?

– Сомнительно… Хотя с такой-то высоты…

– Вспомни маяк на входе в Боспорский пролив. Ночью он виден дальше, чем днём. А у вражин тоже имеются соглядатаи…

– Ежели лазутчики даже к нам и подобрались и узрели огонь, им ведь ещё вернуться надобно к своим, силы спешно поднять и одолеть неблизкий путь. Ночь на дворе. Стало быть, к следующему вечеру только и подоспеют.