– Хочешь посмотреть? – спрашивает она и снисходительно поглядывает на него.

У неё уже есть велосипед с трещоткой. Он стоит в коридоре, поблёскивая никелированными ободами своих колёс. Шины надувные и седло кожаное. Олег мечтает прокатиться на таком, пусть он даже и женский. Тем более, что месяц назад он уже научился удерживать равновесие на двухколёсном велосипеде, который отец сделал ему из трёхколёсного, доставшегося от старшего брата. Тут ведь что главное – посильнее разогнаться, отталкиваясь от земли, и ноги поджать. И потом попытаться поймать ими педали. А руль поворачивать туда, куда валишься. И всех делов-то! Но просить у неё велосипед бесполезно. Она и сама на нём почти не катается, а тут ещё давай кому-то. Губы надуты, глаза прищурены. Посмотреть – смотри, пожалуйста, сколько угодно. Не жалко. Или педальки тихонечко покрути вокруг оси, вот так. А покататься…

И теперь вот этот телевизор.

– Хочешь посмотреть? – повторяет она.

А чего там смотреть-то? Видел он уже этот телевизор однажды, в гостях у дяди Саши. Там одни новости про ход посевных, а в промежутках симфонический оркестр. А то и вовсе балет или танцы народов мира. Лучше уж на велосипед лишний раз взглянуть. Вон у него звёздочка хитрая какая, на толстенном барабане. Наверное, там, внутри, и спрятана эта удивительная трещотка, которая позволяет не давить на педали всё время, пока едешь. И цепь ещё вся в масле. Он отрицательно мотает головой, не отрывая взгляда от никелированного красавца.

– Хочешь покататься? Так я же тебе объясняла – он же дамский.

А какая ему разница, дамский он или амстердамский. Хочется добавить после этого слова – бутерброд с селёдкой. Где-то он это выражение слышал и даже запомнил. Про слово «бутерброд» ему всё понятно, что не сказать про «амстердамский». Но зато оно с дамским хорошо рифмуется. Ну и наплевать – то, что рама у него вниз изогнута, так это ещё и удобнее: в седло проще садиться, ногу не надо высоко задирать.

И ещё, нужно сказать ей, что скоро он тоже начнёт ходить в школу, и мама обещает, что если он будет учиться на пятёрки, то после первого класса ему обязательно купят такой же. А Олежка в этом почти не сомневается: читает он уже бегло, не по слогам, и даже знает, что такое квадрильон. Но велосипед он ей не даст, и пусть не просит. Потому, что он будет не дамский. Он так ей и скажет: не дам, он недамский.

Из кухни выходит Кейвориха. Она слышит их беседу.

– Олежка, а может, ты девочка? – спрашивает она и хитро так улыбается.

Этот вопрос застаёт его врасплох. Он немного растерян, но отвечает бойко.

– Нет, я мальчик.

Он оглядывается по сторонам, словно ища поддержки. Но рядом никого нет. Брат в школе, бабуля ушла в магазин.

– А почему ты так решил? А вот мы тебя оденем в платьице, сделаем косички, хотя волосы у тебя пока не очень длинные. Но ничего, мы попросим, чтобы тебя не стригли, пока они не отрастут. И бантики вплетём. А звать будем не Олежка, а Олюшка – разница то небольшая.

В голове у него наступает замешательство. Что-то здесь не так. Неужели всё так просто – переодели, и ты уже девочка? Ответ должен быть, и он где-то рядом, чёткий и недвусмысленный. Но он не может его пока нащупать. Не может быть такого, чтобы родители его так долго обманывали. Да он и сам чувствует, что девочки – это не про него. К куклам и тряпкам его совершенно не тянет, и игры девичьи мало интересуют. Совсем другое дело – запускать самолётики со звёздами на крыльях, сделанные из тетрадных листков, и стрелять из рогатки. Хотя Анька Ефимова из их группы недавно, словно заправский хулиган, камнем высадила стекло в их столовой. И свалила всё на Петьку Савкова. Тоже мне, нашла, на кого – кто ж ей поверит! Он и мухи то не обидит, потому что жуков из чужих секретов тоже выпускает.