Как только они вошли в лес, фриц внезапно изменился в лице, опустил оружие, и похлопав их по плечу, залопотал:

– Их бин коммунист, камрад.

Затем, странный немец, продолжая хлопать их по плечу, передал им пару консервов и флягу с водой. И показал рукой в глубь леса:

– Шнел, шнел. Москоу.

Молча и бесстрастно, не оглядываясь, троица равнодушно пошла вглубь. Их не удивил необычный поступок немца. Война выжгла все чувства.

Возможно, фриц хочет выстрелить в спину. Все можно ожидать от них. На то они и враги.

Но он не выстрелил. А лишь помахав на прощание рукой, исчез в зарослях.

Они продолжали идти.

Потеряв счет времени.

Заблудившись.

И истощенные, потеряв счет дням, рухнули без сил возле реки.

Их нашла разведка…

Рядом с пустыми немецкими консервами..

– Нее, Смагул. Немец не враг.. Все люди братья, а война превращает нас в зверей. Это наверху дураки, а нам расхлебывать. Это не наша война. Не наша, – вернул в действительность неумолкающий Босан.

– Ты это, с языком аккуратней, а то быстро тебя пристрелят.

– А мы же на казахском говорим, кто кроме нас понимает, – хитро улыбнулся Босан.

– А ты думаешь, среди казахов нет стукачей?

– Так слухи то на русском ходят, а не на казахском, – с лукавой усмешкой ответил Босан. Несмотря на разницу в возрасте, а Босан был лет на десять старше, он не чувствовал никакого уважения к нему.

Да и на родине, пьяница Босан не пользовался почтением земляков.

Бабник, забияка, драчун – ни один дебош не проходил без него.

В мирное время такого бы и в армию не взяли.

Злило в Босане и то, что он не совсем учтиво отзывался о Сталине.

Хотя в отряде многие позволяли это.

Люди устали от войны.

Но Смагул верил, что они выиграют эту войну благодаря Сталину.

А пустобрехи болтают лишнее.

Защищать Отчизну – это доблесть, которая не каждому дана. Ведь в ауле остались те, кого не взяли на фронт. И они вынуждены жить полумужичнами в окружении баб. Незавидная участь, когда идет война.

– Щас бы 200 грамм для сугрева. И женщину… Ась, Смагул? – опять этот непутевый Босан отвлекает дурацкими мыслями.

– Мы сейчас должны думать о победе, а не о всякой чепухе, – гневно сверкнул глазами Смагул.

– Эх, братишка, – по-русски озорно ответил Босан, – Что думать о том, что далеко и непонятно. Пока живы, нужно жить. Война – тоже жизнь. А ты вон уже в старика превратился. Ты, небось, нецелованный? Завтра кончит тебя фриц, а ты бабу не пробовал. А?

Дурак Босан. И мысли у него дурацкие.

Не тебе слушать то, что было.

И не мне тебе рассказывать.

В войне много ушло девственников.

Да и сам он девственник.

Но разве признаешься в этом пошляку Босану?

И вообще, не о том думает этот разгильдяй.

Нельзя расслабляться. Враг впереди.

Враг, которого привык ненавидеть.

Из-за которого они покинули свой край.

Из-за которого он покинул Айшу…

– Эй, Айша. Айша, да стой же ты, наконец.….

– Салеметсыз ба31, Айкен апай.

– Салем – салем, вот, письмо тебе несу. Не угнаться за тобой.

– Письмо? Мне?

– Да тебе, тебе. Салем хат. С фронта, – запыхаясь, нагоняла ее грузная почтальонша Айкен

– Ой! Рахмет.

– Ну, танцуй. Это, видимо, от твоего Смагула, – пошутила Айкен, вытаскивая из бездонной сумки заветный треугольник. – Эка ты шустрая. Еле догнала тебя, не жалеешь мои старые ноги, – тяжело дыша, ворчала сельская почтальонша.

– Да бросьте, Айкен апа. Какая же вы старая. Вам и сорока нет.

– Вот те на. Какая я тебе апа. Конечно я старше, но уж не апа32. Вот будет тебе 37, ты будешь считать себя молодой. А пока для тебя, я, конечно, старая. Эххх. И мужиков не осталось в ауле, чтобы оценить меня. Все больше старики, дети да больные. Такие времена ведь, что стареешь быстро. За себя и за мужчину.