Комната была наполнена ароматом свежих, только испеченных бауырсаков16, которые обычно мама пекла

в Священную Жума17. Даир радостно потянулся, предвкушая прекрасный мамин завтрак и уютный день у родителей.

….Из приоткрытой двери доносились голоса:

– Он выглядит словно побитая собака, выгнанная из дому. Разве мужчина уходит из дома? В наше время не было такого, – прогудел недовольный, надтреснутый бас отца.

– Смагул, с ней любая собака завоет. Она холодная, словно лед. Ледяная. А мужчине нужно тепло, – ворчала мама.

Мама всегда защищала. И в детстве. И сейчас.

– Айша. Она мать твоей внучки….

– Я сказала неправду?

– Сын сам виноват. Вырос, словно большой теленок. И ты не отпускаешь от вымени.

– Ох, Смагул. Как ты заговорил? Он большой ребенок. Они – дети всегда. Они не видели того, что мы видели…

– Но ему под 50. Понимаешь?

– Ну и что? Что в этом такого? – упрямо твердила Айша.

– Эх, что говори тебе, что не говори.

Даир аккуратно вышел из комнаты:

– Доброе утро, папа, мама.

– Доброе, – пробурчал старик, уткнувшись в пиалку18.

– Ой балам19, проходи. Садись. Сейчас я накормлю тебя, – радостно засуетилась Айша.

Даир аккуратно прошел за стол, пытаясь не смотреть на отца. Он всегда испытывал неловкость, некую робость перед отцом.

Это чувство осталось еще со времен детства. Они практически не виделись. Отец – целый день на работе. И в те редкие минуты, когда Смагул был дома, сын всячески избегал его.

– Работать нужно, отдавая всего себя. Забыв обо всем, – говорил в редкие минуты многословия отец.

…Закипел чайник на газе. Мама не любила быстрые чайники:

– Они портят воду. Не должна вода быть быстрой. Так и жизнь пройдет быстро. Вода для нас священна, – оправдывалась мама перед внуками, надарившим ей кучу брендовых чайников.

Вся новая кухонная техника оставалась пылиться в кухне, контрастируя антуражу старой дубовой мебели почти сталинских времен.

– Она впитала ваше детство. Ваши вкусы. Она стала почти живой. Это живая мебель. Она сделана во времена вечных вещей и будет стоять еще долго. Не люблю я эти новые поделки ненастоящие, – ворчала Айша, пресекая попытки детей заменить старый хлам

Но хламом трудно было назвать эту мебель. Весь советский сервиз, чашки, тарелки и фужеры аккуратно были расставлены по полкам и празднично блестели за стеклами серванта, покидая шкаф по особым случаям.

На столе были традиционные баурсаки, сметана, талқан20, сузбе21 и куски домашнего сыра.

Мама никого не любила подпускать к кухне, ревностно охраняя свое хозяйство. Если кто-то готовил на кухне без ее ведома, порядок вещей нарушался, и она долго сердито бурчала, что де из-за беспорядка не может найти то, что должно быть под рукой.

– Что тебе сегодня приготовить? Может беляши пожарить? Лапшу?, – привычно засуетилась мама, а отец уткнулся в газету, усиленно что-то читая.

«Милая мама. Ты уже не молода, как прежде. Сколько тебе уже? Уже за 80? Ужас. Как бы я хотел, чтобы ты жила еще раз 80 лет. Ты же можешь, мама, ты сделана из стали. Что бы вы оба жили еще раз 80 лет со своим вечно сердитым, суровым парнем – стариком, изображающего из себя смешную строгость… Эх, папа, мам, как же я люблю вас. Как хочу обнять вас. Вы такие милые, как дети. И в то же время взрослые. Простите, что я не уделяю вам достаточно времени. С этой суетой. А может, к черту все. Буду жить с вами».

Еле передвигающаяся при помощи палочки, с больными коленями, ревматизмом и давлением, Айша, тем не менее, ни минуту не сидела без дела. Мастерила, вышивала, надев огромные лупообразные очки в роговой оправе. Иногда вязала и пряла. Временами ей помогала живущая в их доме родственница из аула, студентка Анаргуль.