– Что случилось?

– Она истеричка. Вот что. Смотри!

Расцарапанные руки Гера заметил с порога. Но теперь жена вытянула их и покрутила, давая Гере возможность оценить масштаб. Предплечья и кисти были исполосованы; некоторые царапины довольно глубокие, припухшие.

– Бедняга… Кроша!

– Кроша твоя уже три часа со шкафа не слезает, – начала жена. Но тут грохнула кровать, лапы стукнули о пол и из дверного проема выглянула заспанная кошка.

– Ну, ещё бы…

Жена фыркнула, встала с комода и ушла на кухню. Кошка неспешно подошла к Гере и потёрлась о его ноги. Гера присел на корточки, погладил. Шерсть на холке была жесткой, слипшейся патлами.

– Ты чего там устроила?

Кошка с секунду смотрела на Геру непонимающим взглядом, прикрыла глаза и заурчала.

– Балда.

Гера прошёл на кухню и обнял жену.

– Так чего там случилось-то?

Жена вздохнула.

– Обряд экзорцизма там случился. Переноску открыла, эта сволочь пару секунд спокойно посидела, а как только врачиха подошла – шипит, отбивается, пена изо рта! Говорит – вы подержите кошечку, ей так спокойнее будет. А эта срань мне всеми четырьмя лапами руки полосовала, пока я пыталась как-то её перехватить. Я, дура, не отпускала. И она меня грызанула! Вон, посмотри!

На тыльной стороне ладони жены красовались две точки, как от змеиного укуса. Рука в этом месте заметно раздулась. Гера осторожно погладил.

– Плохо.

– И болит – жуть.

Гера вздохнул.

– Прививку-то успели?

– Ага! Щас! Куда там. Под мойку забралась – достать не могли. Шваброй выковыривали, так она там забег по стенам устроила и запрыгнула на стеклянный такой шкаф. Подходить стрёмно – не дай бог что, и всё это перевернётся и разобьется. Короче, это жесть какая-то была.

Гера притянул жену к себе, погладил и вздохнул.

– До скольки они сегодня?

– Уже всё. До трёх. Завтра работают.

Гера боялся клиник для животных. Тамошние врачи казались ему кем-то вроде средневековых лекарей, которые ставили диагнозы по фазе луны, и от одной мысли о ветклинике у Геры сжималось сердце – от страха и сочувствия немым обречённым пациентам. Вспышкой вспомнился первый и единственный раз, когда он был в подобном месте. Заболела кошка; возвращался оттуда уже без неё.

Жена знала все это, и Геру злило, что она не сумела избавить его от поездки. К тому же, приходится тратить на это выходной. Но вариантов не было.

Окрошка по большей части сидела тихо, изредка попискивая. Но в автобусе даже этот тихий плачь заставлял Геру чувствовать себя неловко. Гера расстегнул молнию переноски и запустил руку внутрь. Кошка потыкалась в пальцы мокрым носом. Она дышала часто, пытаясь уловить все многообразие новых запахов, «осмотреться». Гоша чуть потеребил кошку за холку: успокоилась, заурчала, улеглась.

Клиника была государственной, и как все небольшие госучрежедения – одним своим видом порождала тоску и тягостную безысходность. Окрошка тоже почувствовала неладное и заёрзала в переноске. Гера поднес сумку к лицу и через сетку, глаза в глаза, успокоил животное: «Всё хорошо».

Чем ближе он подходил, тем чётче проступали детали барачного убожества. Всё здесь – от покосившегося облезлого забора и отомкнутого амбарного замка в одиноком ушке ржавой калитки до сырых и замшелых стен из силикатного кирпича, – казалось, было создано в первую очередь для того, чтобы рождать уныние. Крыльцо сияло свежей небесно-голубой краской, добавляя клинике нелепости: оборванный бомж в лакированных туфлях. К крыльцу вела дырявая асфальтированная лента дорожки.

Внутри всё было, как в обычной поликлинике. Запах медикаментов, скрипучий пол под потёртым линолеумом, неудобные лавки вдоль стен, чередовавшиеся с дверьми, разномастная, но в то же время привычная очередь, плакаты и стойки с листовками. Только пациенты сидели на руках и у ног очередников, а плакаты светились не белозубыми улыбками, а игривыми взглядами и лоснящейся шелковистой шерстью.