– Он ответил: «Это ему за то, что отравил мой виски».

– Что вы тогда подумали?

– Я не знал, что и думать, сэр. Я посмотрел на буфет и спросил: «Какой виски?» Он указал на меня сигаретой и произнес: «Послушайте, ваш хозяин угостил меня виски с содовой, в котором было что-то подмешано, какой-то наркотик. Я потерял сознание, и тогда его кто-то убил. Меня подставили, и вам это известно».

– Вы проверили буфет?

Первый раз свидетель положил руки на бортик.

– Да, графин был наполнен виски, как и прежде. Сифон с содовой тоже не трогали, на его носике даже остался бумажный фиксатор. Стаканы были абсолютно чистыми.

– Проявлял ли обвиняемый симптомы, которые могли бы навести на мысль, что он был отравлен или находился под влиянием наркотика?

Дайер нахмурился:

– Не могу этого утверждать, сэр. – Он вскинул свои честные глаза, осознав, что нарушил негласные правила, и поспешил исправить положение, вгоняя длинный гвоздь в виселицу Джеймса Ансвелла. – Однако я слышал, как полицейский врач утверждал, что обвиняемый не принимал никаких наркотиков.

В начале второго был объявлен перерыв на обед. Я и Эвелин с унылым видом спускались на первый этаж. В Олд-Бейли, как обычно, было полно народа; шарканье сотен ног отдавалось эхом от мраморных плит. Мы угодили в самую гущу толпы наверху лестницы центрального зала.

Я сказал то, что было на уме у нас обоих:

– Не понимаю, какого черта мы должны принимать его сторону. Только потому, что Г. М. решил выступить в его защиту? Или потому, что он имеет вид честного парня, который всегда готов одолжить десятку и помочь в беде? Проблема в том, что все выглядят виновными на скамье подсудимых. Если обвиняемый владеет собой, это плохой знак. Если сходит с ума – еще хуже. Пожалуй, во всем виновата наша британская вера в то, что не будь человек виновен, он бы никогда не оказался на скамье подсудимых.

– Хм… – произнесла моя жена с тем сосредоточенным выражением лица, которое обычно предвещает безумные идеи. – Я тут подумала…

– Говорят, это ужасно вредно.

– Да, я знаю. Но, Кен, пока свидетели давали показания, я не могла не думать о том, что только невиновный мог вести себя настолько нелепо. Но потом сказали, что он не принимал никаких наркотиков. И если медицинское заключение это подтвердит… Что ж… Тогда Г. М. все же придется сделать ставку на невменяемость.

Чего хотел добиться Г. М. от последнего свидетеля, было совершенно непонятно. Он долго мучил Дайера, требуя, чтобы тот подтвердил, что Хьюм в день убийства пытался связаться с Ансвеллом еще в девять часов утра. Правда, Г. М. сделал одно интересное замечание о стреле, которая послужила орудием убийства, но даже этот момент остался загадкой. Г. М. привлек всеобщее внимание к сломанному синему перу. Перо было целым, когда Дайер видел стрелу на стене до убийства? О да. Вы уверены? Абсолютно. Однако половина пера исчезла, когда обнаружили тело? Да. Осталась ли она в комнате? Нет; ее искали, следуя чистой формальности, но так и не нашли.

Последняя атака Г. М. казалась еще более туманной. Три стрелы над камином целиком крепились к стене? Не совсем, ответил Дайер. Две из них, образующие стороны треугольника, целиком, но та, что была в основании и пересекала остальные, лежала на небольших скобах и отставала от стены примерно на четверть дюйма.

– Г. М. задавал вопросы голосом кротким, как у ягненка, – заметила Эвелин. – Послушай, Кен, это весьма странно. Он умасливал дворецкого, будто тот был свидетелем защиты. Думаешь, мы могли бы сейчас повидаться с Г. М.?