– Надолго ты останешься? – спрашивает Билли, подходя всё ближе. Так начинается каждый наш разговор: никаких приветствий, пожеланий и тем более откровений. Всё чопорно и клишировано.

Я нервно поправляю платье и отвечаю:

– Ещё не в курсе, – я не узнаю собственного голоса.

– Что насчёт контракта?

Он, конечно, в курсе моей модельной деятельности.

– Я пока не знаю, согласятся со мной работать дальше. Но, если согласятся, я буду вынуждена периодически ездить в Хантингтон.

Билли заглядывает мне в глаза, как будто пытается понять, не вру ли я. Мне хочется спросить, как я могу врать тому, кто только что взял мою жизнь в свои руки, но от страха не могу даже рот открыть. От Билли можно ожидать всё что угодно. Он может взреветь, как медведь, а может спокойно развернуться и уйти. Может без предупреждения притянуть меня к себе, а может жестко оттолкнуть.

Приближаясь всё ближе, он скрывает за своей спиной весь коридор. Только я хочу поднять трясущуюся руку, чтобы оттолкнуть его, как Акерс опережает меня и обнимает. Жжение в глазах становится невыносимым, и я почти плачу, не в силах расторгнуть объятия с самим дьяволом во плоти.

Прости, Ривер Фосс. Может, как-нибудь в другой раз?

За завтраком только мелькающие тут и там Луиза и Зои не дают мне уйти в свои мысли. Когда миссис Хью, наша главная повариха, исчезает на кухне, они, как ураган, проносятся через кафетерий, опустошая вазочки с домашним печеньем. Да, Хью прекрасно готовит! Кажется, впервые она испекла это печенье на Рождество две тысячи двенадцатого. Я и не замечаю, как сама тянусь к вазочке на своём столике. Пока Хью стаскивает в раковину грязную посуду, я разрешаю себе всего одно крошечное печенье. А потом ещё, и ещё… Я запиваю чёрным чаем и уже хочу пойти по своим делам, как мне на глаза случайно попадается… Люк.

Как ни странно, именно о нём я и думаю весь последний час. Сидя за крайним столиком, он с таким интересом читает книгу, что не слышит даже носящихся по кафетерию девочек. Рукава его рубахи закатаны до локтей, и я вижу, как его руки обмотаны, как ниточками, нежно-голубыми венами. Под лучами утреннего солнца его волосы отливают тёплым медовым оттенком. Люк так мирно сидел за столом, когда я вошла, что я умудрилась его не заметить. Зато теперь я не могу от него оторваться, как будто тайна, написаная на его лице, жаждет, чтобы я её разгадала. Но пока он остаётся для меня всё тем же незнакомцем. Тем самым неприглядным мышонком, с которым и поговорить-то не о чем.

Проходя мимо столика Люка, я как бы невзначай спрашиваю:

– Как тебе книга?

– Очень грустная, – он даже не поднимает на меня глаза, когда перелистывает страницу. – Спасибо, что дали мне её. Хотите почитать?

– О, нет, спасибо. У меня полно дел.

– Жаль, – он оставляет позади ещё одну страницу. – Ну, тогда не буду отвлекать.

Пока я мою за собой посуду после завтрака, его совсем не похожий на Билли голос продолжает звучать в голове далёким, еле уловимым эхом. Я слышу Люка, словно находясь на дне океана. И, пожалуй, в этом голосе действительно есть что-то завораживающее. Что-то, о чём Люк никому не рассказывает. Что-то, о чём он предпочёл бы забыть.

Старшие ребята помогают мне перенести ящики с цветами из сарая к клумбам. Они пустеют с прошлой весны: аномальная для Хантингтона жара сделала своё дело. Бутоны нежно-розовых пионов так легко покачиваются на ветру, что мне уже не терпится начать рассаживать их. Фиалки соседствуют друг с другом в маленьком ящичке, гордые астры широко раскинули лепестки. Цветы благоухают, напоминая мне о проведённых за городом детстве. Я обожаю их, поэтому иногда мне хочется, чтобы цветы были повсюду. Когда я вдыхаю их запах, мне кажется, что я могу взлететь.