В саду она заметила два странных силуэта. Мужчина и мальчик прятались за деревьями и смотрели прямо на нее. Они держались за руки и были одеты старомодно даже по провинциальным меркам, а еще слишком тепло для такой жары. Из окна Летнего театра было видно, как дрожит нагретый воздух в Городском саду. Фигуры в нем казались слегка прозрачными и будто трепетали. Шурочка вспомнила страшную историю Калерии об утопленниках и прочих привидениях. Испугалась, отпрянула. Когда снова выглянула в окно, там уже никого не было.

Весь оставшийся день труппа репетировала почти без отдыха. Заплакать в той сцене Шурочке так и не удалось. Тамара Аркадьевна, вероятно, наслаждалась ее неудачей, а Григорий Павлович ни разу не попрекнул. Ей даже хотелось, чтобы он раскритиковал, отругал, застыдил – проявил хоть какое-то участие к ее работе. Невнимание антрепренера было несправедливо: это она должна злиться, избегать прямого общения, а получалось наоборот.

Вечером в гостинице Шурочка наконец-то помылась и сама, как смогла, постирала руками исподнее. Не замечая копошившуюся в шаге Тамару Аркадьевну, разделась до нижней сорочки, легла в настоящую постель со стареньким, но чистым постельным бельем и зажмурилась от удовольствия. Но мысленно благодарить Григория Павловича все-таки из вредности не стала. Лиши человека всего разом, помучь его немного без привычных вещей, а потом верни что-нибудь маленькое, обыденное, и он вмиг научится ценить простые радости жизни. Шурочка знала, что мысль эта не модная и не либеральная, зато нажита ее горьким опытом.

Еще большее блаженство наступило, когда Тамара Аркадьевна сделала большой глоток чего-то забродившего из фляжки, не спрашивая, выключила свет, улеглась и затихла. Ломило все тело от усталости, но это было приятно. Впервые в жизни Шурочка чувствовала себя человеком, который целый день занимался правильным делом, успешно поработал и заслужил право на отдых. Далеко не все пока получалось хорошо, но она трудилась, шла к заветной цели.

Наслаждение испортил размеренный свист соседки по койке. Невероятно, с какой сверхъестественной скоростью той удавалось засыпать. Даже не пожелала спокойной ночи. Шурочка завертелась на оглушительно скрипучей кровати, но сопящие звуки не прекратились и даже не сбились с ритма.

До чего противная бабка, подумала Шурочка. Но тут же вспомнила слова мамы: если злишься на кого-то, значит, злишься на себя. Другие люди – твое зеркало. Какая именно черта характера того человека раздражает тебя больше всего? У тебя есть такая же.

Только развивать эту идею совершенно не хотелось. Что у них с Тамарой Аркадьевной может быть общего? Да и не время гонять в голове многомудрые соображения: нужно выспаться хорошенько в «королевской» постели, насладиться заслуженным покоем и комфортом. Одна беда: избавиться от беспокойной мысли никак не получалось. Шурочка рисковала всю ночь отгонять ее, как назойливого комара. Быстрее додумать до конца и забыть. Ладно уж.

Первым делом надо определить, что сильнее всего раздражает в Тамаре Аркадьевне. Пожалуй, как она на сцене заламывает руки, пучит глаза, трагически стискивает виски или проводит пятерней по волосам. До поры до времени все это подходило провинциальной публике с вульгарными вкусами. Но теперь-то пришел Станиславский со своей революционной системой. Григорий Павлович талдычит им каждый день: главная задача артиста – создавать внутреннюю жизнь персонажа, приспособляя к ней свои чувства. Тамара же Аркадьевна словно не слышит и делает наоборот. Классический пример маски чувств вместо искренности.