Ия написала «верю» и поставила третью отметку. Дальше она пожала плечами, обвела слова «Миссия: поверить в себя» неровным овалом и нарисовала рядом последнюю галочку – самую размашистую на странице. Вытащила из кармана три белых камешка и самодовольно вложила Учителю в руку. Всем видом Ия показывала, что она превзошла себя, что в этом изначально не могло быть сомнений и что теперь Учитель со спокойной совестью может оставить ее в покое.

Он широко улыбнулся и зааплодировал. Сделал пару шагов по кабинету, провел ладонью по оттоманке – ему явно понравилась темно-зеленая бархатная обивка. Внешний вид диванчика так очевидно не вязался с общей обстановкой и вкусами Ии, что она сама себе удивилась. Она вдруг осознала, что так и не научилась отдыхать – ни внутри жизней, ни между ними. Ведь раз она установила в своем кабинете оттоманку, которая не нравилась ей, зато отвечала предпочтениям Учителя, значит, подсознательно она не собиралась нежиться в безделье. Она ждала, когда он придет и устроит ей свой неизбежный разбор пройденной миссии.

– О чем я? Да… Тургенев… «И да поможет Господь всем бесприютным скитальцам…» – произнесла Шурочка и растерянно застыла на сцене.

Наутро актеры впервые репетировали в ажурном здании деревянного Летнего театра отдельные эпизоды «Чайки». Все, кроме Тамары Аркадьевны, в хлеву спали донельзя плохо и предпочли бы теперь подремать на свежескошенной пахучей травке под уютным южным солнышком. Тем более Григорий Павлович ушел ругаться с театральным руководством, чтобы им выделили нормальную гостиницу. Но Аристарх донимал коллег, пока они не согласились устроить прогон всех сцен без участия Тригорина – персонажа, которого играл сам антрепренер.

– Ну, чего молчишь, Треплев, твоя реплика, – прикрикнула Тамара Аркадьевна на Матюшу.

– А я-то что? Сперва она рыдать должна, – ответил он.

Тамара Аркадьевна повернулась на пятках, уперла руки в бока и уставилась на Шурочку. Стало только хуже. В поезде Григорий Павлович объяснил труппе основные положения системы Станиславского. Самое важное, что запомнилось: под любой текст нужно подкладывать чувства. Не произносить ничего просто так. Но в душе у Шурочки не было ни малейшего отклика. Тургенев, Господь, скитальцы – слова как пустые звуки. Чувства потерялись где-то. Может, она забыла их в Петербурге вместе с пилочкой для ногтей, фарфоровой чашкой и шелковой пижамой?

Как тут искренне зарыдать, если она даже грусти не ощущала, одну лишь усталость. Да еще Тамара Аркадьевна давила тяжелым взглядом, срочно требуя слез. Шурочка выпучила глаза и двинулась на ненавистную коллегу. Завопила истошным голосом, картинно раскинула руки, стала вращать кулаками поверх ресниц.

– Хватит ерничать! – сморщилась Тамара Аркадьевна.

– А сами-то вы не так, что ли, играете?

– Мой персонаж Аркадина – актриса. Она и должна быть слегка чрезмерна.

– Да. Вот только она хорошая актриса! А то, что вы делаете, вульгарно. Всем вашим штампам лет по триста, – заявила Шурочка.

Тамара Аркадьевна бешено поперла на нее, но на сцену ворвался Григорий Павлович.

– Эй, вы обе. Хватит разлагать мне труппу. Зря я, значит, спешил к вам с хорошими новостями?

– Ну скажи нам, Гриша, – пропела Калерия.

– Ладно… Я все устроил. Сегодня ночуем в гостинице! Не забудьте помянуть добрым словом вашего старого волшебника Григория Павловича, когда вечером прислоните бренные головы к удобным и чистым подушкам. Кстати, Тамара Аркадьевна и Шурочка размещаются в одной комнате и обязаны помириться. Хорошо я придумал? Очень хорошо!

Тамара Аркадьевна метнула в Шурочку злобный взгляд из-под прищуренных век. Та гордо задрала подбородок и отошла к окну. Другие члены труппы, наверное, подумали, она отвернулась поплакать. Если бы! Глаза и теперь оставались совершенно сухими. Шурочка решила просто глотнуть свежего воздуха – для непривыкшей к такому апрелю петербурженки день выдался необычайно жарким.