– Никто, кроме нас двоих, Ли, не в курсе, как обстоят дела на самом деле. Никто, кроме нас, не может по-настоящему помочь ему и защитить.

Голос Охотника стал тихим и усталым. Я смотрела на него и понимала: что-то совершенно противоестественное тянуло меня к Ворону. Это вызывало дрожь по всему телу. Ворон же выпрямился, и от его видимой усталости не осталось и следа. Он вновь стал непоколебимым и уверенным. Его глаза блеснули так, будто бы он точно знал, о чем я, в очередной раз, думаю.

– Пока мы не нашли все Сферы, мы не можем быть уверенными, что вскоре сюда не явятся Волки, или другие твари Распада… – словно отчеканил Охотник и сделал шаг назад. Но какая-то нить не давала мне опомниться, и я сделала шаг за ним. Ворон довольно ухмыльнулся. Набравшись смелости, я посмотрела ему прямо в лицо.

В его глазах горело ледяное обсидиановое пламя. Оно могло поглотить меня без остатка. На секундочку мне показалось, что я разглядела во взгляде Ворона целый букет эмоций: замешательство, торжество, любопытство…

Я едва заметно качнула головой в сторону, а затем посмотрела в окно. Ворон снова прикоснулся к моему подбородку указательным пальцем. Он явно разглядывал меня. Затем он легко, но медленно коснулся губами моей верхней губы, ожидая реакции.

Я замерла, боясь шевельнуться. Внезапно он проник языком глубже, и ощущение, что происходит что-то неправильное, стало до боли колким. На меня накатила волна паники. Я резко оттолкнула его руками, и сделала три шага назад, теперь уже наблюдая за его реакцией. Ворон смотрел на меня так, будто бы я его околдовала. А мне казалось, что это он околдовал меня. Охотник бросил укоризненный и надменный взгляд в в мою сторону, а затем и сам уставился в окно. Его губы сжались в тонкую линию, словно подчеркивая закипающее внутри недовольство.

– Я хотел просто подбодрить тебя после тяжелого дня, Элеонора, – приглушенно сказал он. Но для меня звуки становились все более настоящими. Я слышала тиканье ходиков, доносился звон посуды из столовой, и я поняла, что ещё немного, и наш сон развеется.

Меня не покидало чувство, что я раскалываюсь на две половинки. Одна моя часть, настоящая, спряталась где-то внутри, а другая – словно мне больше не принадлежит. Она принадлежит Ворону. Который даже не человек… Я рассержено поправила свитер и волосы. Теперь Ворон смотрел на меня строго. Красивый, но мрачный и гордый. Видимо, любовь – это как смесь банана и огурца в молочном коктейле – может вызвать либо восторг, либо тошноту. И, кажется, в моем случае верно второе.

Ворон еле заметно кивнул и коротко бросил мне: «Просыпайся». А сам зашагал в сторону винтовой лестницы. Он явно собирался в Библиотеку к Ромеру.

Пусть Ворон украл мой первый поцелуй во сне, в реальности я точно такого не допущу.

Площадь Островского, Санкт-Петербург

Вчера я так и не успела посетить праздник. Благо, длился он целых три дня. Поэтому сегодня, когда я уже завершала ужинать в общей столовой, Ворон осторожно взял меня за руку, видимо, памятуя ночную неудачную попытку поцеловать, и мы вместе сделали Переход на площадь Островского.

Считается ли та его попытка за настоящий первый поцелуй?

В моем времени никаких поцелуев не было. Для деторождения специально отбирали подходящие генетически пары. Мы не выращивали детей в искусственных матках, как предполагалось сейчас в «мечтах» о будущем. Искусственные матки применялись лишь для выхаживания тех младенцев, которые были рождены раньше срока. А это – менее одного процента.

Теперь я понимаю, что ещё на этапе беременности у будущих матерей появлялись чувства. Все беременные «ломались», для того, чтобы дети могли вырасти психически полноценными, чего не выходило без установления привязанности. У каждого ребенка должен быть взрослый, с которым он установил привязанность. Привязанность, в свою очередь, должна быть двусторонней.